Создание культа Бориса и Глеба, потребовавшее написания житий, им посвященных, преследовало две цели. С одной стороны, канонизация первых русских святых поднимала церковный авторитет Руси (прежде всего перед лицом ревниво следившей за сохранением своего главенствующего положения среди православных стран Византии), свидетельствовала о том, что Русь «почтена пред богом» и удостоилась своих «святых угодников». С другой стороны, культ Бориса и Глеба имел чрезвычайно важный и актуальный политический подтекст: он «освящал» и утверждал не раз провозглашавшуюся государственную идею, согласно которой все русские князья – братья, однако это не исключает, а, напротив, предполагает обязательность «покорения» младших князей «старшим». Именно так поступили Борис и Глеб: они беспрекословно подчинились своему старшему брату Святополку, почитая его «в отца место», он же употребил во зло их братскую покорность. Поэтому имя Святополка Окаянного становится во всей древнерусской литературной традиции нарицательным обозначением злодея, а Борис и Глеб, принявшие мученический венец, объявляются святыми патронами Русской земли.
Рассмотрим теперь подробней события, отразившиеся в житиях Бориса и Глеба. Согласно летописной версии (см. ПВЛ, с. 90–96) после смерти Владимира один из его сыновей – пинский (по другим сведениям – туровский) удельный князь Святополк захватил великокняжеский престол и задумал истребить своих братьев, чтобы «принять власть русскую» одному.
Первой жертвой Святополка был ростовский князь Борис, которого Владимир незадолго до смерти послал со своей дружиной против печенегов. Когда к Борису пришла весть о смерти отца, «отня дружина» была готова силой добыть престол молодому князю, но Борис отказался, говоря, что не может поднять руки на старшего брата и готов почитать Святополка как отца. Дружина покидает Бориса, и он, оставшийся с небольшим отрядом своих «отроков», был убит по приказанию Святополка.
Святополк посылает гонца к муромскому князю Глебу с сообщением: «Поиди вборзе, отець тя зоветь, не сдравить бо велми». Глеб, не подозревая обмана, отправляется в Киев. В Смоленске его догоняет посол от Ярослава со страшным известием: «Не ходи, отець ти умерл, а брат ти убьен от Святополка». Глеб горько оплакивает отца и брата. Здесь же, под Смоленском, его настигают посланные Святополком убийцы. По их приказу княжеский повар «вынез нож, зареза Глеба». Святополк расправляется и с третьим братом – Святославом. Но в борьбу с братоубийцей вступает Ярослав. Войска соперников встречаются на берегах Днепра. Рано утром воины Ярослава переправляются через реку, «отринуша лодье от берега» и нападают на рать Святополка. В завязавшейся битве Святополк терпит поражение. Правда, с помощью польского короля Болеслава Святополку удается на время изгнать Ярослава из Киева, но в 1019 г. Святополк снова разгромлен, бежит из Руси и умирает в неведомом месте «межю Ляхы и Чехы».
Тому же сюжету посвящены и два собственно агиографические памятника: «Чтение о житии и о погублении… Бориса и Глеба», написанное Нестором, автором «Жития Феодосия Печерского», и «Сказание о Борисе и Глебе». Автор Сказания неизвестен. По мнению большинства исследователей, оно было написано в начале XII в.
Сказание весьма отличается от рассмотренного выше летописного рассказа, и эти отличия демонстрируют особенности агиографического повествования: исключительную эмоциональность, нарочитую условность сюжетных ситуаций и этикетность речевых формул, объясняемые строгим следованием агиографическому канону. Если в «Житии Феодосия Печерского» живые детали помогали поверить в истинность даже самого откровенного чуда, то здесь, напротив, герои поступают вопреки жизненной правде, именно так, как требует их амплуа святого мученика или мучителя, деталей и подробностей мало, действие происходит как бы «в сукнах», все внимание автора и читателя сосредоточивается зато на эмоциональной и духовной жизни героев.
Феодальные распри на Руси того времени были достаточно обычным явлением, и участники их всегда поступали так, как подсказывал им трезвый расчет, военный опыт или дипломатический талант: во всяком случае, они ожесточенно сопротивлялись, отстаивая свои права и жизнь. Пассивность Бориса и Глеба перед лицом Святополка уже необычна, она – дань агиографическому канону, согласно которому мученик, страшась смерти, одновременно покорно ожидает ее.
Действительно, если в летописи говорится, что Борис готов отправиться в Киев к Святополку, быть может доверившись его льстивым словам («С тобою хочю любовь имети, и к отню придамь ти», – заверяет его Святополк), и лишь перед самой гибелью узнает о грозящей ему опасности («бе бо ему весть уже, яко хотять погубити и?»), то в Сказании Борис, едва узнав о смерти отца, уже начинает размышлять: к кому обратиться в своем горе? К Святополку? «Нъ тъ, мьню, о суетии мирьскыих поучаеться и о биении моемь помышляеть. Да аще кръвь мою пролееть и на убииство мое потъщиться, мученик буду господу моему. Аз бо не противлюся, зане пишеться: „Господь гърдыим противиться, съмереным же даеть благодать“».
Судьба Бориса предрешена заранее: он знает об ожидающей его смерти и готовится к ней; все происходящее в дальнейшем – это лишь растянутая во времени гибель обреченного и смирившегося со своей обреченностью князя. Чтобы усилить эмоциональное воздействие жития, агиограф даже саму смерть Бориса как бы утраивает: его пронзают копьями в шатре, затем убийцы призывают друг друга «скончать повеленое» и говорится, что Борис «усъпе, предав душю свою в руце бога жива», и наконец, когда тело Бориса, обернутое в ковер, везут в телеге, Святополк, заметив, что Борис приподнял голову (значит, он еще жив?), посылает двух варягов, и те пронзают Бориса мечами.
Чисто этикетным характером отличаются пространные молитвы Бориса и Глеба, с которыми они обращаются к богу непосредственно перед лицом убийц, и те как бы терпеливо ждут, пока их жертва кончит молиться. Искусственность таких коллизий, разумеется, понималась читателями, но и принималась ими как деталь житийного ритуала. И чем многословнее и вдохновенней молился в предсмертные минуты праведник, чем настойчивее просил он бога простить его губителям их грех, тем ярче сияла святость мученика и тем рельефнее видилась богопротивная жестокость мучителей.
Обращала на себя внимание «беззащитная юность Глеба», который молит о пощаде, «как просят дети»: «Не деите мене… не деите мене». Но это также чисто литературный прием, ибо согласно тексту самого же Сказания Борис и Глеб, родившиеся от болгарки, одной из жен Владимира язычника, были уже далеко не юноши: ведь от крещения Владимира до его смерти прошло 28 лет.
Отмеченная разница в приемах агиографического повествования в «Житии Феодосия Печерского» и «Сказании о Борисе и Глебе», видимо, объяснима не столько различием манеры авторов («Чтение о Борисе и Глебе», написанное тем же Нестором, сходно в своих приемах со Сказанием), сколько спецификой жанра. Рассказ о святом подвижнике, подвизающемся в пустыне, монастыре и т. д., традиционно допускал большее отражение вещного мира, более живую характеристику персонажей и т. д., чем житие мартирий (рассказ о мученической смерти), где все внимание было сосредоточено на изображении страданий святого и прежде всего величия его духа перед лицом смерти. Отсюда и большая скупость деталей, и большая условность характеристик, и – с другой стороны – большая эмоциональность молитв или обличений.
О высоком уровне литературного мастерства древнерусских писателей XI–XII вв. наглядно свидетельствуют рассмотренные выше жития, находящиеся среди наивысших достижений христианской средневековой агиографии.
Сочинение
Чтение о житие и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба - памятник древнерусской литературы, написанный преподобным Нестором Летописцем. «Чтение» посвящено истории убийства князей Бориса и Глеба и, по мнению ряда исследователей, было написано раньше «Сказания о Борисе и Глебе», созданного, по их версии, после 1115 года на основе «Чтения» и летописного материала.
«Чтение» начинается с пространного введения, в котором Нестор излагает всю библейскую историю от сотворения мира. Он сокрушается что когда христианство получило распространение, то лишь Русь оставалась «в первой [прежней] прелести идольской [оставалась языческой]». Крещение Руси князем Владимиром он описывает как всеобщее торжество и радость. Далее излагается традиционная версия истории убийства Святополком Бориса и Глеба, который, в изложении Нестора, действует по козням дьявола. В каждой из ситуаций, описанных в чтении Нестор подыскивает аналогию или прообраз в прошлой мировой и библейской истории.
«Чтение» написано в агиографическом жанре, автор описывает неизвестные по летописям факты из юности Бориса (мечта о мученической смерти под влиянием чтения житий святых, уклонение от вступления в брак и женитьба лишь по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона ради цесарьскаго и послушания отца»). В тех местах где «Чтение» совпадает с летописным рассказом, то у Нестора даются иные, житийные трактовки событий. Например, в летописях о походе Бориса на печенегов по поручению отца говорится, что Борис вернулся в Киев так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, а в «Чтении» враги бегут от него, так как не решаются «стати против блаженного». При описании убийства братьев Нестор сообщает лишь о ритуальном, с цитированием псалмов, молении обречённых князей, которые по окончании молитвы торопят убийц «скончать свое дело».
По мнению филолога-медиевиста Творогова О. В.: На примере «Чтения» мы можем судить о характерных чертах агиографического канона - это холодная рассудочность, осознанная отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и искусственная патетика драматических эпизодов, наличие (и не избежное формальное конструирование) таких элементов жития святого, о каких у агиографа не было ни малейших сведений…
Известный дореволюционный исследователь древнерусских княжеских житий Н.Серебрянский, находясь под впечатлением фундаментального исследования А.А. Шахматова "Разыскания о древнейших русских летописных сводах" (СПб., 1908) Шахаматов А. А. Разыскания и древнейших летописных сводах. СПб., 1908. и спустя семь лет после его выхода, писал: "Мне лично кажется, что в настоящее время легче будет найти новые рукописные материалы о старинных житиях Бориса и Глеба, чем дать другую постановку вопроса о первоначальной литературной истории житий по сравнению с предложенною Шахматовым. Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития // ЧОИДР. М.,1915. Кн. 3. С. 83.
Под житиями Бориса и Глеба подразумевались "Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба" ("Чтение о Борисе и Глебе"), написанное монахом Киевского Печерского монастыря Нестором и "Съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба" ("Сказание о Борисе и Глебе"), автор которого неизвестен.
Как же академик А.А.Шахматов смог выстроить "литературную историю житий", которая так увлекла Н.Серебрянского?
Вначале, по его мнению, было написано неизвестным автором сказание о Борисе и Глебе, которое вошло в "Древнейший летописный свод", составленный во второй четверти XI в. в Киеве. Им воспользовался Нестор при работе между 1081 и 1088 гг. над "Чтением", расширив свое сочинение за счет авторских рассуждений, молитв и пр. В конце XI в. на базе "Древнейшего свода", попавшего в Новгород, и новгородских к нему добавлений, был составлен опять в Киеве "Начальный летописный свод". Этим последним летописным сводом и "Чтением" Нестора пользовался автор "Сказания о Борисе и Глебе", написанном около 1115 г. Когда же в 1116 г. была составлена "Повесть временных лет", то история о Борисе и Глебе вошла в нее из "Начального свода" с некоторыми добавлениями. Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 29--97.
Не все учёные, сразу и безоговорочно приняли выводы А.А. Шахматова. Профессора И.А.Шляпкин и М.Н.Сперанский в своих лекционных курсах, вышедших, соответственно, в 1913 и 1914 гг., придерживались старого взгляда на проблему (о старшинстве "Сказания" и его авторе - монахе Иакове), не подвергнув, впрочем, разбору мнение А.А Шахматова. Шляпкин И. А. Лекции по истории русской литературы. Ч. 1. СПб., 1910/11 уч. год. С. 455; Сперанский М. Н. История древней русской литературы. Пособие к лекциям. 2-е изд. М., 1914. С. 312.
Оппонентом А.А. Шахматова выступил С.А. Бугославский в специальном исследовании "К вопросу о характере литературной деятельности преп. Нестора". Ученый полагал, что, наоборот, Нестор воспользовался "Сказанием" (Иакова) при написании своего "Чтения". Но и само "Сказание" не является результатом деятельности одного автора, а трех. Первый из них писал до смерти Святослава, т.е. до 1076 г., и в его сочинении еще не было рассказа о творимых святыми Борисом и Глебом чудесах. Второй - после 1097 г., но до 1113 г. (смерти Святополка), скорее всего, около 1108 г. Третий, переработавший сочинения своих предшественников и придавший "Сказанию" известный нам вид, - после мая 1115г.,т.е. второго перенесения мощей Бориса и Глеба в Вышгороде. "Сказание" во второй редакции (т.е. 1108 г.) послужило основным источником для Несторова "Чтения". Кроме него в ходе работы Нестор пользовался и другими сочинениями - рассказом о Борисе и Глебе из "Древнейшего летописного свода", "Словом о Законе и Благодати" Илариона, "Житием Евстафия Плакиды" и др. Главный же вывод исследователя заключался в том, что Нестор работал над "Чтением" уже после 1108 г. Бугославский С. А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. СПб., 1914. Т. 19. Кн. 1 С. 131--186; Кн. III. С. 153--191
А.А.Шахматов умело отвел в своей следующей работе "Повесть временных лет" большинство замечаний С.А. Бугославского и остался при своем старом мнении о работе Нестора над "Чтением" между 1081 и 1088 гг., но отказался от прежних взглядов о зависимости "Сказания" от "Чтения". Правда, не согласился при этом с выводами С.А. Бугославского об обратной зависимости, полагая, что у "Чтения" и "Сказания" был общий источник. Шахматов А. А. «Повесть временных лет». СПб., 1916. Т. 1. С. LXVII--LXXVII Назвать его он обещал во второй части труда. Вторая часть работы А. А. Шахматова была опубликована после его смерти, только в 1938 г. (в IV томе ТОДРЛ), но в ней нет указания на этот общий источник двух житий Бориса и Глеб
Остался при своем мнении и С.А. Бугославский, повторив его в главе "Жития" первого тома академической "Истории русской литературы" (1941 г.). Бугославский С. А. Жития // История русской литературы. М.; Л., 1941. Т. 1. С. 327--329.
Эти две точки зрения и стали основными в отечественной науке, приводятся, практически, во всех серьезных исследованиях и историях древнерусской литературы; подвергаются новым разборам, дополнениям, уточнениям, но, в принципе, ни одна из них так и не заняла доминирующего положения. Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 133--155.
Подключение к её решению зарубежных исследователей не привело к принципиальным изменениям. Л. Мюллер, будучи сторонником ранней канонизации свв. Бориса и Глеба, заявляет: "... я не готов признать "невозможность" того, что уже до 1050 г. появились агиографические произведения о Борисе и Глебе". Однако, "анонимное "Сказание" и "Чтение" Нестора появляются, по его мнению, только после 50-х годов XI в." Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia Mediaevalis. T. VIII. № 1. Munchen, 1995. C. 18Полемизирующий с ним А. Поппэ основные свои выводы, опирающиеся на диссертационное исследование ещё 1960 г., сводит к следующему: "...древнейшим посвященным Борису и Глебу памятником является анонимное "Сказание страсти и чудес свв. Бориса и Глеба", состоящее из двух самостоятельных частей: 1. "Сказания страсти...", завершенного похвалой мученикам и составленного в связи с торжественным чествованием свв. братьев 20 мая 1072 г. в Вышгороде, и 2. "Сказание чудес", созданного в два приема. Вскоре после мая 1072 г. было составлено описание их прославления и содеянных ими чудес, которые в связи с перенесением святых мощей в новый храм 2 мая 1115 года было дополнено произошедшим после 1076 г. Защищая датировку Несторова "Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба" началом 1080-х годов, я пытался доказать знакомство его автора Нестора-агиографа со "Сказанием страсти" и первой частью "Сказания чудес", тогда как автор второй части "Сказания чудес", писавший вскоре после 2 мая 1115 года, в свою очередь воспользовался добавленным у Нестора рассказом об узниках. Мною была принята также точка зрения о полной текстуальной зависимости летописной статьи 1015 года от "Сказания страсти" и показана вторичность летописной статьи 1072 г. сравнительно с описанием вышгородского празднования 20 мая 1072 г. в "Сказании чудес". Поппэ А. О зарождении культа святых Бориса и Глеба и о посвященных им произведениях // Russia Mediaevalis Т. VIII. № 1. Munchen, 1995. C. 22--23.
Таким образом, вопрос о времени написания "Чтения" и "Сказания" о Борисе и Глебе до сих пор остается без ответа.
Ответ этот важен не только историкам литературы, но и историкам Русской Православной Церкви, так как, он может указать время официальной канонизации князей Бориса и Глеба, как общерусских святых.
Эти два обстоятельства - канонизация святого и появление его жития - тесно взаимосвязаны, и их нельзя рассматривать изолированно друг от друга, ибо это неминуемо приведет к новым ошибкам.
Историкам литературы, занимающимся датировкой житий, важно уяснить, что "Житие" святого (или святых) не создавалось по наитию сочинителя, исходя из одного его желания. Наоборот, принимаемые автором "Жития" на себя обязательства по его написанию были христианским послушанием, оказанной ему честью, о чем часто и сообщается автором в начале жития: "Благодарю тя, Владыко мой, Господи Иисусе Христе, яко съподобилъ мя еси недостойнааго съповедателя быти святыимъ твоимъ въгодьникомъ... еже выше моея силы, ему же и не бехъ достоинъ - грубъ сы и неразумичьнъ", - писал Нестор в "Житии Феодосия Печерского". Житие Феодосия Печерского // ПЛДР: XI--начало XII века. М., 1978. С. 304
"Житие" является обязательным компонентом службы святого, и писалось не позднее времени его официальной канонизации, и, как правило, было приурочено к ней. Поэтому "Житие" нельзя воспринимать просто как литературный памятник определенной эпохи, но как специфический жанр христианской литературы, появление которого обусловлено официальной канонизацией святого, а в нашем случае - святых. Следовательно, одним из главных факторов в датировке житий Бориса и Глеба является установление времени канонизации святых, так как, позднее официально признанной канонизации святых, первое житие возникнуть не могло. «Житие» Феодосия Печерского, например, появилось до его канонизации и внесения его имени в синодик. «Житие» Александра Невского так же появилось до его канонизации. Спустя время после канонизации могла возникнуть новая редакция жития, или житие, написанное другим автором, исходя из определенных стоящих перед ним задач, как, например, в случае с Пахомием Сербом или житиями, специально написанными для Четьих-Миней митрополита Макария. Важен тот факт, что первое житие создавалось к официальной канонизации святого, но никак не позднее На эту связь исследователи не обратили внимания, хотя о ней писал еще Е.Е.Голубинский. Голубинский Е. Е. История канонизации святых в русской Церкви. Сергиев Посад, 1894. С. 25. Возможно, это вызвано тем обстоятельством, что до сих пор точно не установлено время официальной канонизации Бориса и Глеба, хотя именно оно и может прояснить историю создания "Сказания" и "Чтения" о Борисе и Глебе.
Начнём с его поиска. Рассмотрим литературу по данному вопросу.
Борис и Глеб - одни из первых святых, канонизированных русской православной церковью, младшие сыновья Владимира Святославича. Вскоре после смерти их отца в 1015 г. они оба были убиты своим старшим братом Святополком. Борис погиб на р. Альте 24 июля, а Глеб 5 сентября близ Смоленска. В результате четырехлетней войны Святополк был побежден сыном Владимира-Ярославом Мудрым. Очевидно, при Ярославе и была предпринята первая попытка канонизации святых братьев. Тогда же начали складываться первые повествования об их гибели. Ко временам Ярослава относится возникновение местного культа Бориса и Глеба в Вышгороде, где они были похоронены. Перенесение мощей Бориса и Глеба в новый храм сыновьями Ярослава 20 мая 1072 г. считается моментом их окончательной канонизации. Даты их памяти, 24 июля, а позднее и 2 мая (день второго перенесения мощей в 1115 г.), становятся общерусскими праздниками. Первоначально их почитали как целителей, но очень скоро Борис и Глеб становятся покровителями всех русских князей как их святые сродники. Они - помощники в битвах, их именем призывают к единству Руси, прекращению междоусобных войн. Жизни и мученической кончине Бориса и Глеба посвящен ряд древнерусских памятников. Это так называемая “Летописная повесть” - рассказ о гибели князей, читающийся в составе “Повести временных лет” (статья 1015 г.), “Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба” Нестора и анонимное “Сказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба”. О взаимоотношениях этих текстов в науке существуют различные суждения. В литературном отношении наиболее совершенным является “Сказание” Оно открывается краткой исторической экспозицией, повествующей о киевском князе Владимире и его сыновьях. Перед смертью Владимир посылает “блаженного и скоропослушливого” сына своего Бориса против печенегов. Возвращавшегося в Киев Бориса встречает вестник, сообщающий о смерти отца Агиограф приводит пространный плач Бориса, исполненный самых высоких похвал умершему и горестных сетований о его кончине И тут же Борис, как бы предугадывая свою участь, с одной стороны, изъявляет готовность “горькую печаль” свою “прострети” к брату Святополку, с другой - констатирует, что он “о биении моемь помышляеть” Так создается типично агиографическая коллизия не обманываясь в коварных намерениях Святополка, Борис оплакивает свою грядущую гибель, но ни в коей мере не помышляет о сопротивлении старшему брату. Побуждаемый дьяволом, Святополк посылает убийц к Борису, а тот в предвестии своей гибели вспоминает аналогии из житийной литературы, когда праведник бывал убит своими близкими Бориса одолевают тяжелые предчувствия, он страстно молится, поет псалмы и, уже слыша шепот убийц, подошедших к шатру, лишь благодарит Бога, что он сподобил его принять смерть от брата. Аналогично описано и убийство Глеба Но здесь агиограф вносит новый оттенок Глеб изображен им как совсем юный, едва ли не отрок, молящий убийц “Не губите меня, в жизни юного, не пожинайте колоса, еще не созревшего, соком беззлобия налитого”. Далее в “Сказании” повествуется о битве на Альте со Святополком Ярослава, о победе последнего и злой смерти Святополка “в пустыни межю Чехы и Ляхы”. Завершает “Сказание” похвала святым. В старшем из известных списков - в Успенском сборнике XII-XIII вв-“Сказание” соединено со “Сказанием чудес” святых Оно содержит также историю строительства посвященных им храмов. Так как оба памятника - собственно “Сказание” и “Сказание о чудесах” - обычно переписывались вместе, то некоторые исследователи (например, Н Н Воронин) считали, что они написаны одновременно, и датировали время создания “Сказания” периодом после 1115 г. Этому выводу противоречат стилистические различия между памятниками,композиционная законченность как самого Ж., так и “Сказания чудес”. Последнее имеет собственное предисловие и не имеет заключительной части, очевидно, потому, что текст мыслился как открытая структура: к нему могли присоединяться новые рассказы о чудесах. Поэтому большинство исследователей считают, что “Сказание чудес” было составлено независимо от Ж., возможно, на основе записей, ведшихся при Вышегородской церкви. Из всех произведений Борисо-Глебского цикла “Сказанию”” наиболее близок рассказ об убиении братьев в “Повести временных лет”, который, очевидно, возник раньше “Сказания” и “Чтения”. Само “Сказание” было, скорее всего, приурочено к торжественному перенесению мощей в 1072 г. “Чтение”, написанное Нестором, внешне более соответствует агиографическому канону (например, оно открывается пространным рассуждением о вечной борьбе добра со злом, что и является, по мысли агиографа, содержанием всемирной истории; изображение князей-мучеников более традиционно, лишено живых, естественных оттенков, присутствующих в “Сказании”). По словам Д. С. Лихачева, “Чтение” - публицистическое произведение, проникнутое стремлением “убедить князей прекратить губительные для русского народа усобицы” (Русские летописи и их культурно-историческое значение.-М.; Л., 1947.-С. 149). “Чтение” не получило в книжности широкого распространения, “Сказание” же, напротив, сохранилось почти в двух сотнях списков. И “Сказание”, и “Чтение” отличает необычайная для агиографии коллизия: по типу своему это жития-мартирии, но если в подобных житиях убийца обычно представитель иного вероисповедания или язычник, то Святополк - христианин, и конфликт приобретает совершенно иной, политический оттенок. “Поведением Бориса и Глеба, не поднявших руки на старшего брата даже в защиту своей жизни, освящалась идея родового старшинства в системе княжеской иерархии: князья, не нарушившие своей заповеди, стали святыми” (Дмитриев Л. А. Комментарий//ПЛДР: Начало русской литературы: XI- начало XII века.-Л., 1978.-С. 452). Изд.: Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Подг к печати Д. И. Абрамович - Пгр, 1916, Сказание о Борисе и Глебе / Подг. текста, перевод и комм Л. А. Дмитриева // ПЛДР- Начало русской литературы XI-начало XII века.-М, 1978 - С 278-303, 451-456, Сказание о Борисе и Глебе Факсимильное воспроизведение житийных повестей из Сильвестровского сборника//Вступ ст Л. А. Дмитриева - М, 1985. Лит.: Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах - СПб, 1908 - С 29-97; Серебрянский Княжеские жития-С. 81-107, Воронин Н. Н. Анонимное сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор//ТОДРЛ.-1957-Т. 13-С 11-56, Еремин И. П. Сказание о Борисе и Глебе// Еремин И. П. Литература Древней Руси. Этюды и характеристики-М.; Л, 1966-С 18-27, ДмитриевЛ. А. Сказание о Борисе и Глебе // Словарь книжников - Вып 1 - С 398-408. Н. И. Милютенко
Появление оригинальной агиографиче-ской литературы было связано с общей политической борьбой Руси за утверждение своей религиозной самостоятельности, стремлением под-черкнуть, что Русская земля имеет собственных предстателей и хода-таев перед богом. Окружая личность князя ореолом святости, жития содействовали политическому упрочению основ феодального строя.
Образцом древнерусского княжеского жития является анонимное «Сказание о Борисе и Глебе», созданное, по-видимому, в конце XI — начале XII в. В основу «Сказания» положен исторический факт убийства Святополком своих младших братьев Бориса и Глеба в 1015 г. Когда в 40-х годах XI в. Ярослав добился канонизации византийской церковью убитых братьев, потребовалось создание специального Про-изведения, которое бы прославило подвиг страстотерпцев и мстителя за их гибель Ярослава. На основе летописной повести в конце XI в. и было написано неизвестным автором «Сказание о Борисе и Глебе».
Автор «Сказания» сохраняет историческую конкретность, подроб-но излагая все перипетии, связанные со злодейским убийством Бориса и Глеба. Как и летопись, «Сказание» резко осуждает убийцу — «ока-янного» Святополка и выступает против братоубийственных раздоров, отстаивая патриотическую идею единства «Русской великой страны».
Историзмом повествования «Сказание» выгодно отличается от византийских мартирий. Оно несет важную политическую идею родо-вого старшинства в системе княжеского наследования. «Сказание» подчинено задаче укрепления феодального правопорядка, прославле-нию вассальной верности: Борис и Глеб не могут нарушить верности по отношению к старшему брату, который заменяет им отца. Борис отказывается от предложения своих дружинников силой захватить Киев. Глеб, предупрежденный сестрой Предславой о готовящемся убийстве, добровольно идет на смерть. Также прославляется подвиг вассальной верности слуги Бо-риса — отрока Георгия, который своим телом прикрывает князя.
«Сказание» не следует традиционной композиционной схеме жи-тия, обычно описывавшего всю жизнь подвижника — от его рождения до смерти. Оно излагает лишь один эпизод из жизни своих героев — их злодейское убийство. Борис и Глеб изображаются идеальными христианскими героями-мучениками. Они добровольно принимают «мученический венец». Прославление этого христианского подвига выдержано в манере агиографической литературы. Автор уснащает повествование обильными монологами — плачами героев, их молитвословиями, которые служат средством выражения их благочестивых чувств. Монологи Бориса и Глеба не лишены образности, драматизма и лиризма. Таков, например, плач Бориса по умершему отцу: «Увы мне, свете очию моею, сияние и заре лица моего, бръздо уности моее, наказание недоразумия моего! Увы мне, отче и господине мой! К кому прибегну! К кому възьрю? Къде ли насыщюся таковааго благааго учения и казания разума твоего? Увы мне, увы мне! Како заиде свете мой, не сушу ми ту!..» В этом монологе использованы риторические вопросы и восклицания, характерные для церковной ораторской прозы, и в то же время отразилась образность народного плача, что придает ему определенную лирическую тональность, позволяет ярче выразить чувство сыновней скорби.
Исполнено глубокого драматизма слезное обращение Глеба к своим убийцам: «Не пожьнете мене, от жития не съзърела! Не пожънете класа, не уже съзьревъша, нъ млеко безълобия носяща! Не порежете лозы, не до коньца вьздрастъша, а плод имуща!»
Благочестивые размышления, молитвы, плачи, которые вкладыва-ются в уста Бориса и Глеба, служат средством раскрытия внутреннего мира героев, их психологического настроя.
Многие монологи герои произносят «на уме си помышляя», «глаголааше в сердци своем». Эти внутренние монологи — плод авторского воображения. В них переданы благочестивые чувства, помыслы идеальных героев. В монологи включены цитаты из Псалтыри, Паремийника.
Психологическое, состояние героев дается и в авторском описании. Так, покинутый дружиной Борис «...в тузе и печали удручьнъмь сьрдцьмъ и вълез в шатър свои плакашеся съкрушенъм сърдцьмь, а душою радостьною, жалостьно глас испущааше». Здесь автор пытается показать, как в душе героя совмещаются два противоположных чувства: скорбь в связи с предчувствием гибели и радость, которую должен испытывать идеальный герой-мученик в ожидании мученического конца. Живая непосредственность проявления чувств постоянно сталкивается с этикетностью. Так, Глеб, увидев корабли в устье Смядыни, плывущие ему навстречу, с юношеской доверчивостью «възрадовася душею» «а съ целования чаяше от них прияти». Когда же в ладью Глеба стали прыгать злые убийцы с обнаженными, сверкающими, как вода, мечами, «абие вьсемь весла от руку испадоша, и вьси от страха омьртвеша». И теперь, поняв их злое намерение, Глеб со слезами, «утьрпая» телом, молит убийц: «Не дейте мене, братия моя милая и драгая! Не дейте мене, ничто же вы зъла сътворивъша! Не брезете (трогайте) мене, братие и господье, не брезете!» Здесь перед нами жизненная правда, которая затем совме-щена с этикетной предсмертной молитвой, подобающей святому.
Борис и Глеб окружаются в «Сказании» ореолом святости. Этой цели служит не только возвеличение и прославление христианских черт их характера, но и широкое использование религиозной фанта-стики в описании посмертных чудес. Этот типичный прием агиогра-фичес-кой литературы автор «Сказания» применяет в заключительной части повествования. Этой же цели служит и похвала, которой закан-чивается «Сказание». В похвале автор использует традиционные биб-лейские сравнения, молитвенные обращения, прибегает к цитатам из книг «свя---щен--ного писания».
Пытается автор -дать и обобщенную характеристику внешности героя. Она строится по принципу механического соединения различ-ных положительных нравственных качеств. Такова характеристика Бориса: «Тельмъ бяше красьн, высок, лицьмь круглъмъ, плечи велице, тьнък в чресла, очима добраама, весел лицьмь, борода мала и ус, млад бо бе еще, светяся цесарьскы, крепък телъмь, всячьскы украшен, акы цвът цвьтый в уности своеи, в ратьх хъръбр, в съветех мудр, и разумън при вьсемъ, и благодать божия цвьтяаше на немь».
Героям христианской добродетели, идеальным князьям-мученикам в «Сказании» противопоставлен отрицательный персонаж — «окаян-ный» Святополк. Он одержим завистью, гордостью, властолюбием и лютой ненавистью к своим братьям. Причину этих отрицательных качеств Святополка автор «Сказания» видит в его происхождении: мать его была черницей, затем расстрижена и взята в жены Ярополком; после убийства Ярополка Владимиром она стала женой последнего, и Святополк произошел от двух отцов. Характеристика Святополка дана по принципу антитезы с характеристиками Бориса и Глеба. Он является носителем всех отрицательных человеческих качеств. При его изобра-жении автор не жалеет черных красок. Святополк «окаянный», «трек-лятый», «второй Каин», мысли которого уловлены дьяволом, у него «прескверные уста», «злый глас». За совершенное преступление Свято-полк несет достойное наказание. Разбитый Ярославом, в паническом страхе бежит он с поля боя, «...расла-беша кости его, яко не мощи ни на кони седети. И несяхуть его на носилех». Ему постоянно слышится топот коней преследующего его Ярослава: «Побегнемы! Еще женуть! Ох мне! и не можааше тьрпети на единъмь месте». Так лаконично, но весьма выразительно автор сумел раскрыть психологическое состояние отри-цательного героя. Святополк терпит законное возмездие: в пустыне «межю чехы и ляхы» он «испроврьже живот свой зъле». И если убитые им братья «в векы живут», являясь земли Русской «забралом» и «утверждением», и их тела оказываются нетленными и издают благо-ухание, то от могилы Святополка, которая есть «и до сего дъне», «исходить... смрад зълыи на показание чловеком».
Святополк противопоставляется не только «земным ангелам» и «небесным человекам» Борису и Глебу, но и идеальному земному правителю Ярославу, отомстившему за гибель братьев. Автор «Сказа-ния» подчеркивает благочестие Ярослава, вкладывая в его уста молитву, якобы произнесенную князем перед боем со Святополком. Кроме того, битва со Святополком происходит на том самом месте, на реке Альте, где был убит Борис, и этот факт приобретает символическое значение. С победой Ярослава «Сказание» связывает прекращение крамолы («И оттоле крамола преста в Русьстей земли»), что подчеркивало его политическую злободневность.
Драматизм повествования, эмоциональность стиля изложения, по-литическая злободневность «Сказания» делали его весьма популярным в древнерусской письменности (оно дошло до нас в 170 списках).
«Чтение о житии... Бориса и Глеба» Нестора
Пространное изложение материала с сохранением всех исторических подробностей делало «Сказание» непригодным для богослужебных целей. Специально для церковной службы в 80-е годы XI в. Нестор создал «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» в соответствии с требованиями церковного канона. Опираясь на византийские образ-цы, он открывает «Чтение» обшир-ным риторическим вступлением, которое приобретает публицистический характер, перекликаясь в этом отношении со «Словом о законе и благодати» Илариона.
Центральная часть «Чтения» посвящена агиобиографиям Бориса и Глеба. В отличие от «Сказания» Нестор опускает конкретные истори-ческие подробности и придает своему рассказу обобщенный характер: мученическая смерть братьев — это торжество христианского смире-ния над дьявольской гордыней, которая ведет к вражде, междоусобной борьбе. Без всяких колебаний Борис и Глеб «с радостию» принимают мученическую смерть.
Завершается «Чтение» описанием многочисленных чудес, свиде-тельствующих о славе страстотерпцев, похвалой и молитвенным обра-щением к святым. Нестор сохранил основную политическую тенденцию «Сказания»: осуждение братоубийственных распрей и при-знание необходимости младших князей беспрекословно повиноваться старшим в роде.
«Житие Феодосия Печерского»
Иной тип героя прославляет «Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором. Феодосии — монах, один из основателей Киево-Печерского монастыря, посвятивший свою жизнь не только нравственному совершенствованию своей ду-ши, но и воспитанию монастырской братии и мирян, в том числе и князей.
Житие имеет характерную трехчастную композиционную структу-ру: авторское вступление-предисловие, центральная часть—повест-вование о деяниях героя и заключение. Основу повествовательной части составляет эпизод, связанный с деяниями не только главного героя, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних отец», келаря монастыря Федора, чернеца Илари-она, «повозника», «некоего человека». В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Литературно обрабатывая их, располагая «по ряду», он подчиняет все повествование единой задаче «похваления» Феодосия, который «собою вьсемь образ дая». Во временной последо-вательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастыр-ской устной летописи. Большинство эпизодов жития имеют завершенный сюжет. Таково, например, описание отроческих лет Феодосия, связанное с его конфликтом с матерью. Мать чинит все-возможные препятствия отроку, чтобы помешать ему осуществить свое намерение—стать монахом. Аскетический христианский идеал, к которому стремится Феодосии, сталкивается с враждебным отноше-нием общества и материнской любовью к сыну. Гиперболически изображает Нестор гнев и ярость любящей матери, избивающей непо-корного отрока до изнеможения, накладывающей на его ноги железа. Столкновение с матерью завершается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама становится монахиней, чтобы только видеть его.
Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосии заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.
«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, позво-ляющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоот-ношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки.
Следуя традициям византийского преподобнического жития, Не-стор в этом произведе-нии последовательно использует символические тропы: Феодосии — «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».
«Житие Феодосия Печерского» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим па-фосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.
Житие как жанр литературы XVIII века
Житие как жанр средневековой литературы представляет собой сюжетное повествование о человеке, которого церковь за его подвиги возвела в степень “святого”. В основе жития лежала биография героя, чаще всего исторического лица, известного самому автору лично или по рассказам его современников. Целью жития было прославить героя, сделать его образцом для последователей и почитателей. Необходимая идеализация реального персонажа вела к обязательному нарушению жизненных пропорций, к отрыву его от земного и плотского, превращению в божество. “Чем дальше отдалялся житийный автор по времени от своего героя, тем фантастичнее становился образ последнего”. “Житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона”. Живые лица и оучительные типы, биографическая рамка и назидательный панегирик в ней, портрет и икона — это необычное сочетание отражает самое существо житийного художественного способа изображения. Это же сочетание поясняет и тот факт, что более реальными и жизненными были древние жития, близкие по времени написания к эпохе жизни и деятельности своего героя.
Необходимо подчеркнуть важность житийного жанра, поскольку именно в нем на протяжении всего средневековья рассказывалось о человеке. Герой жития, независимо от его богатства или бедности, от социального положения и учености, воспринимался любым читателем как себе подобный. Читатель мог видеть себя в этом герое, мог ему завидовать, брать с него пример, вдохновляться его подвигами. Судьба человека и более того — попытки заглянуть в его внутренний мир, поэтизация духовного подвига не могли не привлекать к этому виду литературы сердца и умы. Это было единственное в средние века повествование о человеческой судьбе. Если “в рамках летописания складывались основы историзма русской литературы и ее патриотического понимания героики воинского и гражданского подвига, то с равным правом можно сказать, что в русле агиографической традиции формировался интерес русской литературы к внутреннему миру человека, ее нравственный оптимизм, ее доверие, а отсюда и высокая требовательность к человеку как существу по самой своей природе “духовному”, альтруистическому и нравственно ответственному”
Жанровые смены в литературе осуществляются обыкновенно двумя способами. Старый жанр может перестать развиваться и обновляться, его форма шаблонизируется, а приемы застывают, механизируются. Вслед за этим происходит последующее отрицание жанра, чаще всего посредством пародирования, осмеяния его формы, приводящего к его отмиранию. С другой стороны, развитие идет путем накопления последовательных изменений в недрах самого жанра, прежде всего через расширение и трансформацию его содержания. Изменение стиля, языка и смена художественных направлений и методов может происходить и внутри отдельных жанровых разновидностей, в рамках одного жанра
Характерной особенностью житийного жанра было отсутствие в нем в течение всего многовекового периода его развития последовательной эволюции. В житиях почти невозможно наметить обычную для некоторых других жанров линию перехода от церковного к светскому, от абстрактного к конкретному и т.п. Столь же трудно при анализе произведений этого жанра говорить о постепенном накоплении элементов реалистичности и беллетристических сюжетных моментов, что в одинаковой степени касается и византийских, и болгарских, и русских житий.
Главная характеристика житийного жанра, вытекающая из религиозно-мифологического мировоззрения его авторов, — это символический характер образности. Все средневековое искусство, по своей сущности тяготеет, к символике, элементы реалистичности, беллетристичности и т. п. выступают обычно как нарушение общей нормативной поэтики, отступление от метода. Тем не менее, иногда эти отступления повторяются столь часто, что, в конце концов, становятся своего рода закономерностью. Наличие подобных отступлений, как и символическая образность, вытекает также из особенностей мировоззрения древних авторов. Мировоззрение средневекового человека характеризуется своеобразным дуализмом; наряду с религиозно-мифологическими воззрениями, в нем проявляли себя и обусловленные действительностью, жизненной средой реально-исторические взгляды. Именно на этом основывается постоянное наличие реалистических элементов уже в наиболее древних житийных повестях
Попытка представить себе схему развития житийного жанра, конечно, условную и ограниченную, как всякая схема, привела бы нас к изображению не прямой линии, а спирали. Уже в первых житиях преобладают реалистические элементы, черты действительной жизни. Вслед за этим житийный жанр канонизируется, в нем резко возрастают нормативные элементы, идеализированное изображение, символика. В последний период в житиях снова происходит нарастание жизненного, реального; жития трансформируются в жанр светской повести.
Реалистические элементы изображения, демократический, народный характер особенно явно проявляются в доканонических житийных произведениях. Уже в наиболее старых житиях поражает искусство древних мастеров, умело применяющих занимательные, беллетристические элементы для усиления нравоучительного характера и идеалистической направленности жития и использующих реалистические детали для подтверждения достоверности самых невероятных его эпизодов. В этих доканонических житиях еще много наивной правдивости. Зачастую в них сильно ощущается влияние устного народного творчества, в особенности преданий и местных легенд, но также и воздействие смежных литературных жанров
В отличие от византийских житий оригинальные славянские жития обычно гораздо меньше места уделяют приключенческим моментам. В их сюжетах большое значение имеет психологическая мотивировка действия. На ней держится основной конфликт в той части биографии героя, которая описывает его жизнь дома до ухода от мира: борьба между ним и его родителями, особенно матерью, удерживающей его дома. В этих житиях особенно часто встречается реалистическая детализация, становящаяся одним из постоянных приемов житийного канона.
Возникновение житий из разных источников уже в византийской литературе вело к появлению определенных разновидностей в самом житийном жанре. Обогащение жанровой схемы происходит и при ее переходе в другие культуры. В каждой народной литературе создавались новые варианты, становились излюбленными свои приемы изображения, свой тип героя и т. п.
Например, русские жития отходят от старых схем в сторону большей драматизации описания святого, зачастую из всего жизнеописания выбираются только наиболее драматические, впечатляющие эпизоды: вводятся внутренние монологи, эмоциональные диалоги, зачастую меняющие даже тип повествования. Оно превращается в простой рассказ, богатый историческими и бытовыми наблюдениями, в военно-патриотическую повесть, в поэтическую сказку, в семейные памяти и мемуары.
На базе житий, внутри самого жанра происходит процесс формообразования, и отдельные жития приближаются все больше к различным литературным или фольклорным жанрам. Одни жития начинают походить на рассказы, другие на исторические, воинские, бытовые или психологические повести, третьи на остросюжетные новеллы, четвертые на поэтические сказки, некоторые принимают вид забавных небылиц, иные имеют легендарный характер или приобретают подчеркнуто проповеднически поучительное звучание, другие не отказываются от занимательности и определенных элементов юмора и иронии. Все это разнообразие, нарушающее канонические рамки религиозного жанра, отрывает его от церковной линии и приближает к светским повестям и рассказам.
Исключительное разнообразие житийного материала, служившее основой для постоянного внутрижанрового развития и изменений, происходивших и нараставших в недрах самого жанра, сделало жития благодатной почвой для возникновения ростков новой светской повествовательной литературы.