Кем были двое всадников, которые плутали среди низин и скал Оденвальда ночью 18 мая 1810 года, не смогли бы увидеть даже с четырех шагов их ближайшие друзья – настолько была глубока окружавшая их тьма. Ничто – ни луна, ни звезды – не могло рассеять ее этой ночью. Небо было чернее земли, а плотные тучи, которые неслись по нему, казались беспощадным океаном, грозившим миру новым потопом. Время от времени к вою бури в соснах примешивалось ржание испуганного коня, да из-под подков, ударявших о камни, иногда сыпались искры. Гроза надвигалась. Ужасные пылевые вихри слепили глаза и коням, и всадникам. Под яростными порывами урагана ветви деревьев скрипели и раскачивались. Жалобное завывание поднималось со дна долины, перекидывалось с утеса на утес, всползало на гору, которая будто качалась под натиском бури и вот-вот готова была рухнуть. Камни с грохотом скатывались в бездну, вековые деревья срывались со своих мест и, словно отчаянные пловцы, ныряли в пропасть.
Нет ничего ужаснее разрушения и грохота среди тьмы. Когда невозможно увидеть и оценить опасность, она вырастает сверх всякой меры, и воспаленное воображение делает ее безграничной и непреодолимой. Вдруг ветер утих, все умолкло, замерло. Настала тишина перед началом грозы, обычно предшествующая ее первому залпу. И эту глубокую тишину нарушил голос одного из всадников:
– Эх, Самуил, что за глупая идея пришла тебе в голову – выехать из Эрбаха в такое время и в такую погоду! Остановились мы в превосходной гостинице, какой не встречали за всю неделю после отъезда из Франкфурта. У нас были теплая постель и бутылка отличного вина, которое скрасило бы этот ненастный вечер. И что же ты делаешь? Ты выбираешь бурю и ночные скитания… Ну-ну, Штурм, – прервал речь молодой человек, придержав своего коня, метнувшегося в сторону. – Да, – продолжал всадник, – ладно бы нас впереди ожидало что-либо приятное, из-за чего стоит поспешить, какое-нибудь очаровательное создание с лучезарной улыбкой. Но, увы, красавица, к которой мы стремимся, – Гейдельбергский университет! Вдобавок нам предстоит, вероятнее всего, дуэль. К тому же вызывали нас только к двадцатому числу. Право, чем больше я размышляю, тем яснее мне становится, что мы зря не остались в тепле и уюте. Ну, да уж видно, я так устроен. Во всем тебе уступаю. Ты идешь впереди, а я за тобой.
– Чего же ты жалуешься, – возразил Самуил с легкой иронией, – ведь я указываю тебе путь. Если бы я не шел впереди, ты бы уже успел раз десять сломать шею, слетев с горы. Держись покрепче в седле и приободрись! Будь осторожен, тут сосна упала поперек дороги.
На минуту воцарилось молчание, было слышно лишь, как лошади прыжком преодолели какое-то препятствие.
– Гоп! – крикнул Самуил. Потом, обернувшись к товарищу, спросил: – Что ты там говоришь, бедняга Юлиус?
– Я продолжаю, – ответил тот, – жаловаться на твое упрямство и настаивать на своей правоте.
В самом деле, вместо того чтобы следовать по указанной нам дороге, то есть ехать по берегу Мумлинга, который вывел бы нас прямо к Неккару, ты поехал по другому пути, уверенный, что знаешь всю округу. А я думаю, что на самом деле ты вообще никогда здесь не бывал. Я хотел взять проводника. Так ведь нет! Ты говоришь: я знаю дорогу. А теперь – пожалуйста! Ты ее так хорошо знаешь, что мы совершенно заблудились и теперь даже не различим, где север, где юг, вперед ехать или возвращаться назад. Придется всю ночь мокнуть под дождем, да еще под каким дождем!.. Ну вот, он уже начался. Теперь можешь смеяться сколько пожелаешь. Ты ведь надо всем смеешься!
– А отчего бы мне и не смеяться? – воскликнул Самуил. – Разве не смешно это: двадцатилетний малый, гейдельбергский студент, жалуется на непогоду, словно девчонка-пастушка, которая не успела вовремя загнать свое стадо. Смех да и только! Вот сейчас я запою, это будет получше.
И в самом деле, юноша принялся громко распевать какую-то странную песню, которую, вероятно, сочинял прямо на ходу:
Я смеюсь над дождем,
Насморком небес.
Что он по сравнению с желчными слезами
Пустого сердца, томящегося скукой!
В то время пока Самуил допевал последние слова песни, сверкнула чрезвычайно яркая молния и осветила своим зловещим сиянием обоих всадников. Они, казалось, были одного возраста – лет девятнадцати-двадцати. Но этим их сходство и ограничивалось. Один из них, вероятно Юлиус, был красивым, белокурым и голубоглазым юношей среднего роста и очень изящного телосложения – юноша-Фауст. Другой, по всей вероятности Самуил, был высоким, худым, с глазами переменчивого серого цвета, тонкими, искривленными в насмешливой улыбке губами, черными волосами и бровями, высоким лбом и большим крючковатым носом. Он казался ожившим портретом Мефистофеля. Оба были одеты в короткие темные сюртуки с кожаными поясами, узкие панталоны, мягкие сапоги и белые шапочки с ремешками. Как можно заключить из предыдущего разговора, оба были студентами.
Ослепленный молнией, Юлиус вздрогнул и зажмурился. Самуил, напротив, вскинул голову и устремил взор в небо, которое после краткой вспышки вновь погрузилось в глубочайшую тьму. Но едва погасла молния, как ударил чрезвычайной силы гром, отголоски которого прокатились по горам и ущельям.
– Милый Самуил, кажется, нам лучше на время остановиться. Мы можем привлечь молнию!
Самуил вместо ответа громко расхохотался, вонзил шпоры в бока своему коню, и тот помчался вскачь, высекая копытами искры от ударов о камни. А всадник в это время громко распевал:
Смеюсь я над молнией,
Этим огоньком свечи!
Что стоит эта слабая вспышка
По сравнению с пламенем взгляда, полного горечи!
– Ради бога, Самуил, – взмолился Юлиус, – постой на месте, успокойся! К чему эти выходки! Разве сейчас время петь? Ведь ты бросаешь вызов самому Господу Богу!
Новый удар грома, еще ужаснее, чем первый, разразился прямо над их головами.
– А вот еще куплет! – закричал Самуил. – Мне везет: само небо мне аккомпанирует, а гром поет припев! – И он во весь голос прокричал:
Смеюсь я над громом -
Приступом кашля, одолевающим лето.
Что он по сравнению с воплем
Любви безнадежной!
На этот раз раскат грома несколько запоздал, и Самуил, подняв голову к небу, крикнул:
– Ну, что же ты, гром! Пой припев!
Но грома не последовало, а на вызов юноши небо ответило дождем, который полил как из ведра. А затем уже ни молнию, ни гром не пришлось призывать, потому что они больше не прекращались. Юлиус испытывал то особенное беспокойство, которое посещает даже самых храбрых перед лицом грозных сил природы. Ощущение собственного ничтожества перед разгневанной стихией теснило его сердце. Самуил же, напротив, весь сиял. Какая-то дикая животная радость сверкала в его глазах. Ему нравилось, как мокрые волосы, развеваясь на ветру, хлещут его по лицу. Он смеялся, он пел, он был счастлив.
– Погоди, Юлиус, что ты говорил недавно? – вскрикнул он возбужденно. – Ты говорил, что хотел остаться в Эрбахе? Хотел пропустить такую ночь? А я потому и поспешил в путь, что ждал такой погоды. Неужели ты не чувствуешь, в каком торжестве мы участвуем?! Разве ты глубокий старик, что тебе хочется, чтобы все вокруг было неподвижно и мертво, как и собственное сердце? Вот я – я молод! Мне двадцать лет, и сердце поет, а мысли бродят в голове, будто игристое вино в бутылке. Я люблю гром! Король Лир называл бурю своей дочерью, а я называю ее сестрой. Не бойся, Юлиус, ничего с нами не случится. Ведь я смеюсь не над грозой, а вместе с грозой. Я не презираю ее, а люблю. Гроза и я – мы два друга. Она не захочет мне вредить, потому что я подобен ей. Люди считают ее вредоносной. Дураки! Гроза необходима. У нее есть чему поучиться. Это могучее явление, конечно, может убить, что-то разрушить, но в целом дарует рост и силу всему сущему. Я тоже гроза. Сейчас как раз самое время порассуждать об этом. Я и сам готов совершить зло, чтобы породить благо, посеять смерть, чтобы сотворить жизнь. Главное, чтобы высший смысл одушевлял эти крайние меры и оправдывал убийственное средство благим результатом.
– Молчи, Самуил, ты клевещешь на себя.
– Когда ты произносишь мое имя, мне слышится имя черта: Самиель
1
Самиель
– по народным поверьям древних евреев глава злых духов, то же, что сатана.
Ах ты, суеверное дитя! Ты воображаешь, что я настоящий черт, сатана, Вельзевул, Мефистофель, что я сейчас превращусь в черного кота или пуделя… Ого! Это что такое?..
Внезапно конь Самуила в каком-то ужасе отпрянул в сторону. Вероятно, поблизости возникла неминуемая опасность, и конь ее учуял. Юноша ждал молнии, чтобы рассмотреть, что так напугало животное. Долго ждать не пришлось. Огненное лезвие рассекло небо, ярко осветив все вокруг. Возле дороги зияла пропасть. Молния осветила лишь верхнюю часть ее отвесных склонов, а потому понять, насколько она глубока, не было никакой возможности.
– Вот так ямка! – воскликнул Самуил, понуждая коня приблизиться к обрыву.
– Берегись! – предостерег его Юлиус.
– Мне непременно хочется взглянуть поближе, – ответил Самуил.
И, сойдя с коня, он бросил поводья Юлиусу, подошел к самому краю пропасти и наклонился над ней. Но в темноте разглядеть что-либо не представлялось возможным. Тогда он подтолкнул к краю кусок гранита, который покатился в бездну. Юноша прислушался, но ничего не уловил.
– Должно быть, камень упал на что-то мягкое, – сказал он, – потому что я не услышал ни малейшего звука.
Едва он произнес эти слова, как из мрачной глубины послышался глухой всплеск.
– О, пропасть очень глубока, – заметил юноша. – Узнать бы, как она называется!
– Ущелье дьявола! – ответил с другого края бездны кто-то громким и ясным голосом.
– Кто это сказал? – вскрикнул Самуил.
Снова вспыхнула молния, и на противоположной стороне пропасти молодым путешественникам явилось странное видение.
II
Видение
То была молодая девушка с распущенными волосами, с обнаженными ногами и руками, с черной накидкой на голове, которую раздувало ветром так, что она образовывала нечто вроде купола, и в короткой красной юбке, цвет которой казался еще ярче в свете молнии. Рядом с этим существом, исполненным странной красоты, стояло какое-то рогатое животное на веревке. Но молния погасла, а с ней исчезло и видение.
– Ты видел, Самуил? – спросил Юлиус растерянно.
– Конечно, черт побери! Видел и слышал!
– А знаешь, если бы образованному человеку было позволительно верить в колдуний, мы смело могли бы решить, что перед нами одна из них.
– Да, наверно, так и есть! Ты видел ее? Чего ей не хватает, чтобы быть колдуньей? Даже козел при ней! Как бы то ни было, а ведь ведьмочка-то не дурна. Эй, милочка! – крикнул Самуил.
И стал прислушиваться. Но на этот раз никакого ответа не последовало.
– Клянусь чертовой пропастью! – воскликнул Самуил. – Я не дам себя провести!
Он схватил повод, вскочил на коня и, не слушая предостережений Юлиуса, поскакал галопом по краю расселины. Через минуту он уже был на том самом месте, где появилось видение. Но, как он ни искал, найти ему не удалось ничего: ни девушки, ни животного, ни ведьмы, ни козла. Самуил заглянул в пропасть, обшарил кусты и заросли, он разглядывал все и всюду, метался взад и вперед. Юлиус умолял его прекратить бесплодные поиски, и Самуил наконец внял ему и вернулся недовольный и угрюмый. Он обладал упрямым нравом и во всем шел до конца, до самой глубины, до самой сути вещей. Это был человек, у которого сомнение приводит не к раздумью, а к раздражению.
Всадники снова двинулись в путь. Свет молний помогал им разглядеть дорогу и временами озарял чудные картины. Бывали мгновения, когда леса на вершинах гор и в глубине долины заливались пурпурным светом, в то время как река внизу, у их ног, приобретала мертвенно-стальной цвет. Юлиус добрую четверть часа ехал молча, и Самуил один разражался тирадами в адрес постепенно затихавшей грозы. Вдруг Юлиус остановил коня и крикнул:
– Ага!.. Это нам на руку!
И он указал Самуилу на руины замка, возвышавшиеся справа.
– Развалины? – недоуменно спросил Самуил.
– Ну да. Там, наверно, найдется какой-нибудь уголок, где можно укрыться. Переждем грозу или по крайней мере дождь.
– Да!.. И за это время одежда высохнет прямо на нас, а мы подхватим воспаление легких, потому как будем сидеть в сырости и без движения… Ну, да что поделаешь! Давай взглянем, что это за развалины.
Проехав всего несколько десятков шагов, они оказались у разрушенного замка. Люди замок покинули, но им на смену пришли растения. Вход густо зарос теми представителями флоры, которые особенно любят селиться в руинах, на обвалившихся стенах. Самуил заставил коня продраться сквозь эти заросли, дополняя уколы шипов и колючек ударами шпор. Юлиус следовал за ним, и друзья наконец очутились внутри замка, если только слово «замок» было применимо к развалинам, открытым всем ветрам.
– Ты хочешь, чтобы мы здесь укрылись от непогоды? – проговорил Самуил, подняв голову. – Но ведь для этого нужна хоть какая-нибудь кровля! Тут же, к несчастью, нет ничего подобного.
И в самом деле, от этого замка, когда-то, быть может, неприступного и славного, время оставило только жалкий скелет. Из четырех стен устояли лишь три, да и те были полуразрушены, а на месте окон в них образовались громадные бреши. Корни растений разрушили плиты пола. Ночные птицы стаями кружили в этом странном месте, где эхом отдавался каждый порыв ветра и каждый раскат грома. Птицы отвечали на это ужасными криками. Самуил смотрел вокруг с каким-то особенным вниманием.
– Ладно, – сказал он Юлиусу, – если ты хочешь дождаться утра здесь, то я со своей стороны не возражаю. Тут чудесно, почти так же хорошо, как и на открытом воздухе, и даже лучше – тем, что ветер тут воет гораздо яростнее, чем снаружи. Тут мы окажемся, так сказать, в самом центре грозы. А филины, а совы, а летучие мыши! Черт возьми, ведь это еще один, дополнительный номер в программе развлечений! Добрый приют, нечего сказать. Взгляни-ка на эту красавицу, что пялит на нас свои горящие глаза. Не правда ли, хороша? А вдобавок ко всему мы потом сможем похвастаться, что ездили верхом по обеденной зале.
Закончив тираду, Самуил пришпорил коня, пустив его к пролому в стене. Но, не сделав и десяти шагов, лошадь взвилась на дыбы и повернула назад. И тут же раздался чей-то крик:
– Остановитесь! Тут Неккар!
Самуил посмотрел вниз: он стоял на обрыве, а далеко внизу бурлила река. В этом месте горы была отвесная промоина. Замок был построен над самой бездной, что, очевидно, входило в планы строителей и обеспечивало дополнительную защиту. Ползучие растения, цепляясь за неровности гранита, покрывали развалины; старый замок, веками ронявший свои обломки в реку, теперь, казалось, целиком готов был рухнуть туда, и единственное, что еще удерживало его на обрыве, – это тонкие ветви плюща. Сделай конь хоть еще один шаг – и он вместе со своим всадником рухнул бы в реку. Что касается Самуила, то он, по своему обыкновению, остался совершенно спокоен; смертельная опасность, которой он чудом избежал, вызвала у него одну только мысль: «А ведь это она!» Самуил узнал голос той самой девушки, которая явилась им на краю пропасти.
– О, на этот раз, будь ты самая могущественная ведьма, я тебя не упущу! – крикнул Самуил.
И, пришпорив коня, он помчался к тому месту, откуда донесся голос. Но и на этот раз все поиски оказались бесплодными.
– Ну-ну, Самуил, – воскликнул Юлиус, который теперь спешил выбраться из этих зловещих руин, – будет тебе! Поедем дальше, мы и без того потеряли достаточно времени.
Самуил двинулся за приятелем, продолжая с досадой озираться вокруг. Они выбрались на дорогу и поехали дальше. Юлиус был серьезен и молчалив, Самуил же смеялся и ругался. Выезжая из развалин, Юлиус заметил тропинку, спускавшуюся к реке. Тропинка эта, без сомнения, вела к какому-то жилищу или же укромному местечку, потому что выглядела хорошо утоптанной. Но и спустя полчаса они все еще следовали этой дорогой, вдоль быстрого речного потока, и нигде не было видно никаких признаков жилья. Все это время дождь лил не переставая. Одежда обоих путников промокла насквозь, лошади были измучены. Юлиус давно выбился из сил, да и сам Самуил начал утрачивать свой запал.
– О, черт возьми! – выругался он. – Как скучно! Уже минут десять как не видно молний и не слышно грома. Один ливень, и больше ничего. Гадкая выходка со стороны небес. Я люблю сильные ощущения, но терпеть не могу скуки. Ураган насмехается надо мной. Я ждал от него взрывов молний, громовых раскатов, а он вместо этого посылает мне насморк.
Юлиус молчал.
– Эх! – вздохнул Самуил. – Попробую вызвать ее! – И он громко и торжественно заговорил: – Во имя чертовой пропасти, у которой мы видели тебя! Во имя козла, твоего неизменного друга! Во имя воронья, летучих мышей и сычей, которые изобиловали на нашем пути с момента блаженной встречи с тобой! О, милая колдунья, которая уже дважды подавала голос, заклинаю тебя! Во имя бездны, козла, воронья, летучих мышей и сычей – явись, явись, явись! И скажи нам, нет ли где поблизости человеческого жилья?
– Если бы вы заблудились, я бы вас предупредила, – раздался во тьме ясный девичий голосок. – Следуйте той же дорогой еще десять минут, и тогда справа, за липами, вы найдете дом, в котором сможете остановиться. До свидания!
Самуил повернул голову в ту сторону, откуда доносился голос, и заметил какую-то тень, которая, как ему казалось, двигалась в воздухе на высоте десяти футов над ним. Тень эта скользила по склону горы.
– Стой! – крикнул ей Самуил. – Мне надо у тебя еще кое-что спросить!
– Что? – отозвалась она, остановившись на вершине скалы.
Самуил осматривался, пытаясь понять, как ему добраться до девушки. Но дорожка, по которой они следовали, была протоптана людьми и предназначалась для людей. Колдунья же шла по козьей тропке. Обращаясь к своему спутнику, Самуил сказал:
– Ну, милый Юлиус, час назад я перечислил тебе все составляющие гармонии этой ночи: бурю, мои двадцать лет, вино, реку, дождь и гром. Я забыл про любовь: любовь – искрящуюся юность, любовь – настоящую грозу, любовь – истинное опьянение.
Потом, заставив свою лошадь сделать прыжок в ту сторону, где находилась девушка, он крикнул:
– Люблю тебя, прелестная колдунья! Полюби и ты меня, и мы сыграем великолепную свадьбу. Когда выходят замуж королевы, то устраивают фейерверки. А нам в честь нашей свадьбы небо зажигает молнии и грохочет громовыми раскатами. Я вижу, что у тебя там настоящий козел, и потому считаю тебя колдуньей, но все равно зову тебя. Я отдаю тебе свою душу, отдай мне свою красоту!
– Вы неблагодарный богохульник, – воскликнула девушка, исчезая из виду.
Самуил еще раз попробовал догнать ее, но подняться по горному склону не было возможности.
– Ну, будет, будет, – урезонивал его Юлиус.
– Да куда же нам ехать-то? – отозвался Самуил в самом дурном расположении духа.
– Туда, куда она указала.
– Даже если такой дом и существует, так кто тебе сказал, что это не притон головорезов, куда наша колдунья должна заманивать путников?
– Ты слышал, что она сказала, Самуил. Ну вот, смотри сам!
И он показал своему другу на липы, о которых говорила девушка. За деревьями стоял дом. Юлиус дотянулся до звонка и позвонил.
– Держу пари, – сказал Самуил, – что нам откроет не кто иной, как девица с козлом.
Открылась дверь в доме, и кто-то, держа в руке фонарь, подошел к воротам.
– Кем бы вы ни были, – сказал Юлиус, обращаясь к этой фигуре, – примите в нас участие. Четыре часа мы скитались под проливным дождем. Приютите нас на ночь.
– Войдите, – раздался уже знакомый путникам девичий голос.
– Вот видишь, – сказал Самуил Юлиусу.
– Что же вы не входите, господа? – удивилась молодая хозяйка.
– Идем, идем, черт возьми! – отозвался Самуил. – Я готов войти хоть в ад, лишь бы привратница была хорошенькая.
III
Майское утро
Проснувшись на следующее утро, Юлиус некоторое время не мог понять, где он. Луч солнца ворвался в комнату сквозь щель в ставнях и играл на чистом деревянном полу. Юлиус вскочил с постели. Для него были приготовлены платье и туфли. Он оделся и подошел к окну. Едва юноша открыл его, как в комнату хлынули аромат цветов и солнечное тепло. Окно выходило в прелестный сад, полный цветов и птиц. За садом виднелась долина Неккара, а на горизонте высились горы. Стояло чудесное майское утро, и вокруг кипела жизнь.
Буря разогнала тучи. Теперь небесный свод приобрел глубокий синий цвет. Юлиус испытал несказанное ощущение блаженства. Сад, освеженный ночным дождем, блистал и благоухал. Воробьи, малиновки и щеглы словно праздновали конец бури и на каждой ветке устроили концерт. Капли дождя переливались под лучами солнца, и каждая былинка сверкала, будто осыпанная бриллиантами. Но вдруг роса на траве, птичье пение в ветвях, горы вдали и красота неба – все это исчезло для Юлиуса. Его ушей коснулись звуки чистого голоса. Он выглянул из окна и в тени куста жимолости увидел прелестнейшую картину. Юная девушка – лет пятнадцати, не больше – сидела на скамье с пятилетним мальчиком на коленях, которого она учила читать.
Эта девушка была грациознейшим в мире созданием. Ее голубые глаза светились кротостью и умом. Белокурые, с золотистым отливом волосы были так пышны, что тонкая шейка, казалось, с трудом держала такое богатство.
Незнакомка была одета в немецком стиле. Белый корсаж плотно облегал ее стан, юбка, тоже белая, с фестонами понизу, несколько коротковатая, так что из-под нее виднелась красивая ножка, струилась по фигуре. Мальчик, которого она держала на коленях, был румяный, с пепельными кудрями. Он учил свой урок с необычайным вниманием и важностью. Водя пальчиком по книжке, он называл одну за другой буквы и время от времени с беспокойством поднимал головку и заглядывал в лицо своей учительнице, будто сомневаясь в правильности ответа.
Глава 14 В девять часов утра его слуга вошел с чашкой шоколада на лоток и открыл ставни. Дориан спал довольно мирно, лежа на правом боку, с одной стороны, под его щеки. Он был похож на мальчика, который был загнал с игрой, или учиться. Человек должен был прикоснуться к нему два раза по плечу, прежде чем он проснулся, и, как он открыл глаза слабая улыбка прошла по его губам, как будто он был потерян в некоторых восхитительный сон. Тем не менее он не мечтал вообще. Его ночь была обращая внимания любые изображения удовольствия или боли. Но молодость улыбки, без какой-либо причине. Это один из ее начатками прелести. Он обернулся и, опершись на локоть, начал потягивать его шоколадом. Мягкий ноября взошло солнце потоковое в комнату. Небо было светло, и не было гениального тепло в воздух. Это было почти как майское утро. Постепенно события предыдущей ночи прокрался с тихим, окровавленные ноги в его мозг и реконструированных себя там со страшной отчетливостью. Он поморщился при воспоминании о всем, что он страдал, и на мгновение же любопытно Чувство отвращения к Василию Hallward, что сделало его убить его, когда он сидел в кафедра вернулась к нему, и он рос холодным со страстью. Мертвец все еще сидел там, также, и в солнечном свете сейчас. Какой ужас, что было! Такие отвратительные вещи были для тьмы, а не за день. Он чувствовал, что если он размышлял о том, что он пережил, он заболеет или расти с ума. Существовали грехи чьи обаяние было больше памяти, чем в делаю из них, странные триумфы, что удовлетворен гордости больше, чем страсти, и дал интеллект ускорил чувство радости, больше чем любая радость, которую они принесли или могут когда-нибудь принести, к чувствам. Но это был не один из них. Это была вещь, чтобы быть изгнаны из ума, чтобы наркотики с маками, чтобы быть задушен, чтобы это не может задушить себя один. Когда полчаса ударил, он провел рукой по лбу, а затем встал наскоро оделся и с еще большим, чем его обычный уход, давая много внимание на выборе галстука и булавка для галстука и изменение его кольца более одного раза. Он долго и за завтраком, дегустация разнообразных блюд, разговаривая с его камердинер о каких-то новых ливреях, что он думал о получении сделаны для служащих в Селби, и прохождение его корреспонденции. В какой-то из букв, он улыбнулся. Три из них ему скучно. Один он прочитал несколько раз, а затем порвал с легким видом раздражения в его лицо. "Это ужасно, память женщины!", Как Лорд Генри как-то сказал. После того как он выпил чашку черного кофе, он вытер губы медленно, с салфеткой, сделал знак своему слуге ждать, и переходя к столу, сел и написал два букв. Один он положил в карман, другую он передал камердинер. "Возьмите этот раунд до 152, Хертфорд-стрит, Фрэнсис, и если г-н Кэмпбелл выходит за город, получить его адрес. " Как только он остался один, он закурил сигарету и начал эскиз на листе бумаги, рисунок первые цветы и бит архитектуры, а потом человеческие лица. Вдруг он заметил, что каждое лицо, которое он привлек, казалось, фантастические подобию с Василием Hallward. Он нахмурился и, встав, перешел на книжный шкаф и достал объем при опасности. Он был полон решимости, что он не будет думать о том, что случилось, пока не стало Абсолютно необходимо, чтобы он это сделать. Когда он лег на диван, он посмотрел на титульном листе книги. Это был Готье и др. Emaux Camees, японо-бумажного издания Шарпантье, с травления Жакмар. Связывание цитрона-зеленой кожи, с дизайном из позолоченной решеткой, работы и пунктирные гранаты. Оно было дано ему Адриан Singleton. Как он перелистывал, его взгляд упал на стихотворение о руке Lacenaire, холодной желтой руке "дю supplice бис мал Lavee", с его пушистыми рыжими волосками и его "doigts де фауне". Он взглянул на свои белые пальцы конические, слегка дрожа, несмотря на себя, и передана дальше, пока пришел в те прекрасные строфы от Венеции: Сюр ипе Gamme chromatique, Ле-де Сейн peries ruisselant, La Venus De L"Adriatique Сортировать де L"Eau сын корпуса выросли и др. блан. Les куполов, сюр l"берег де ла Волн Suivant фразу а.е. пур контур, S"enflent Comme де ущелья rondes Que souleve ООН soupir d"Amour. L"esquif aborde и др. меня свергнуть, Jetant сын amarre а.е. Pilier, Devant ипе фасад розы, Sur Le Marbre d"ООН Эскалиер. Как изысканное они были! Как читать их, одного, казалось, плавающих вниз зеленые водные пути из розовых и жемчужно города, сидя в черной гондоле с нос серебро в начале и конце шторы. Простой линии посмотрел на него, как эти прямые линии бирюзово-синий, что следуют один за одним выталкивает на Лидо. Внезапные вспышки цвета напоминают ему блеск опал и автодиафрагмой горлом птиц, которые развеваются вокруг высоких сотовой Campanile, или стебель, с таким величественный благодати, через тусклое, пыли, окрашенных аркад. Откинувшись с полузакрытыми глазами, он повторял снова и снова для себя: "Devant ипе фасад розы, Sur Le Marbre d"ООН Эскалиер". Вся Венеция была в этих двух линий. Он вспомнил осень, что он передал там, и прекрасной любви, которая перемешивают, чтобы он сумасшедший восхитительные глупости. Был роман во всяком месте. Но Венеция, как Оксфорд, держал фоном для романтики, и, к истинной романтические, фон все, или почти все. Василий был с ним часть времени, и ушел дикой над Tintoret. Бедный Василий! Какой ужасный способ для человека, чтобы умереть! Он вздохнул, взял, на объем вновь, и постарался забыть. Он читал о том, что ласточки летают и из маленьких кафе в Смирне, где Hadjis сидеть считая их янтарные бусы и тюрбанах купцов дыма длинные кистями труб и поговорить серьезно, чтобы каждый другие, он читал о обелиск на площади Конкорд, что проливает слезы гранита в своей одинокой тусклый изгнании и жаждет вернуться на горячем, лотоса покрыты Нила, где Есть сфинксы, и розово-красные ибисы, и белые грифы с золочеными когтями, и крокодилы с маленькими глазами берилл, которые ползают за пару зеленых грязь, он начал размышлять над теми, стихи, которые, опираясь Музыка от поцелуя, окрашенных мрамор, рассказывают о любопытно, что статуя, которая Готье сравнивает с голосом контральто, "monstre Charmant ", что диваны в порфира зал Лувра. Но через некоторое время книги выпал из его руки. Он нервничал, и ужасный приступ ужаса охватило его. Что, если Алан Кэмпбелл должна быть из Англии? Дни бы пройти, прежде чем он смог вернуться. Возможно, он мог бы отказаться в будущем. Что он мог сделать тогда? Каждый момент был жизненно важное значение. Они были большими друзьями однажды, пять лет назад - почти неразлучны, действительно. Затем близость пришла внезапно к концу. Когда они встретились в обществе сейчас, это было только Дориан Грей который улыбался: Алан Кэмпбелл никогда не делал. Он был очень умный молодой человек, хотя у него не было реального курса видимый искусства, и все, что мало смысла в красоте поэзии он обладал он получил полностью от Дориана. Его доминирующая интеллектуальная страсть к науке. В Кембридже он провел большую часть своего времени, работая в лаборатории, и был приняты хороший класс в природных Tripos науки своего года. В самом деле, он все еще был посвящен изучению химии, и имел лаборатории своего собственный, в котором он используется для заперся в течение всего дня, в значительной степени к неудовольствию его матери, которая, поставив ее сердце на его баллотироваться в парламент и имели смутное представление о том, что химик был человек, который сделал до рецептов. Он был прекрасным музыкантом, впрочем, как и играл как скрипка и фортепиано лучше, чем большинство любителей. По сути, это была музыка, которая впервые принесла ему и Дориан Грей вместе - музыка и что неопределимое привлекательность, которая, казалось, Дориан иметь возможность осуществлять всякий раз, когда он хотел - и, действительно, осуществляется часто не сознавая этого. Они встретились у леди Беркшир ночь, что Рубинштейн играл там, а после, которые раньше всегда видели вместе в оперу и там, где хорошая музыка, что происходит. За полтора года их близость продолжалась. Кэмпбелл всегда был либо в Селби Королевского или на Гросвенор-сквер. Для него, как и многим другим, Дориан Грей был типа все, что есть замечательный и увлекательной жизни. Будь или не ссора произошла между ними никто никогда не знал. Но вдруг заметил, что люди они почти не говорили, когда они встретились, и что Кэмпбелл казалось, всегда уходят раньше от какой-либо партии, на котором Дориана Грея было настоящее время. Он тоже изменился - было странно меланхолии время от времени, появились почти на неприязнь слушание музыки, и никогда не будет сам играть, приведя в качестве своего оправдания, когда он был призван, что он был настолько поглощен науки, что у него не остается времени, в котором на практике. И это было действительно так. Каждый день он, казалось, стали более заинтересованы в биологии, и его имя появились один или два раза в некоторых научных обзоров, в связи с некоторые любопытные эксперименты. Это был человек, Дориан Грей и ждал. Каждую секунду он поглядывал на часы. Как прошло минут он стал ужасно взволнован. Наконец он встал и начал ходить взад и вперед по комнате, глядя, как красивая клетке вещь. Он взял длинный скрытый шагами. Его руки были любопытством холодно. Напряжение стало невыносимым. Время, казалось, ему быть кишит ногами свинца, в то время как он чудовищными ветрами в настоящее время прокатилась по отношению к зубчатым краем некоторых черный расселине пропасти. Он знал, что ждет его там, видел это, действительно, и, содрогаясь, измельченные с промозглый руки его сжигания крышками, как будто бы он ограбил очень мозг зрение и отвезли глазные яблоки обратно в свои пещеры. Это было бесполезно. Мозг имеет свои собственные продукты питания, на котором он латами, и воображение, сделанные гротеск с помощью террора, витая и искаженным, как живое болью, танцевали, как некоторые фол марионетка на стенде и усмехнулся сквозь движущиеся маски. Затем, внезапно, время остановилось для него. Да: это слепой, медленно пополз дыхание вещь не больше, и ужасные мысли, Пока мертвых, мчался проворно впереди, и потащил отвратительное будущем от его могилы, и показал ему. Он уставился на него. Его очень ужаса сделали его камнем. Наконец дверь открылась, и вошел его слуга. Он повернулся остекленевшими глазами на него. "Г-н Кэмпбелл, сэр ", сказал мужчина. Вздох облегчения вырвался из его пересохших губ и цвет вернулся к его щекам. "Спросите его, чтобы прийти в сразу, Фрэнсис". Он чувствовал, что он сам был еще раз. Его настроение в трусости скончался. Человек поклонился и вышел в отставку. Через несколько мгновений, Алан Кэмпбелл вошел, выглядит очень суровый и весьма бледно, его бледность усиливается его угольно-черные волосы и темные брови. "Алан! Это мило с вашей стороны. Я благодарю вас за внимание. " "Я никогда не намеревался, чтобы войти в ваш дом снова, Грей. Но ты сказал, что это вопрос жизни и смерти ". Его голос был жестким и холодным. Он говорил медленно обсуждения. Существовал вид презрения в пристальным взглядом поиска, который он включил Дориан. Он держал руки в карманах пальто Астрахани, и, казалось, не имеют заметил жест, с которым он был встречен. "Да: это вопрос жизни и смерти, Алан, и более чем одним человеком. Садись ". Кэмпбелл взял стул у стола, и Дориан сидел напротив с ним. Глаза двое мужчин встретились. В Дориана была бесконечная жалость. Он знал, что то, что он собирался сделать, было ужасно. После напряженной минутой молчания, он перегнулся через и сказал очень тихо, но наблюдать эффект каждого слова в лицо ему, что он послал за ", Алан, в запертой комнате, в верхней части этого дома, комнате, куда никто, кроме меня есть доступ, мертвый человек, сидящих за столом. Он был мертв десять часов сейчас. Не перемешивать, и не смотрите на меня так. Кто этот человек, почему он умер, как он умер, это вопросы, которые вас не касаются. То, что вы должны сделать, это - "" Стоп, Грей. Я не хочу ничего знать больше. Независимо от того, что вы сказали мне, верно или не верно меня не касается. Я полностью отказаться быть замешан в вашей жизни. Держите ужасные секреты при себе. Они не интересуют меня больше "." Алан, они должны будут Вам интересны. Это одно придется вас интересуют. Я ужасно жаль тебя, Алан. Но я не могу с собой поделать. Вы тот человек, который способен спасти меня. Я вынужден принести вам этот вопрос. У меня нет другого выбора. Алан, вы научный. Вы знаете, о химии и вещи такого рода. Вы сделали экспериментов. То, что вы должны сделать это уничтожить вещь, которая находится наверху - уничтожить его так, что не след от него не останется. Никто не видел этого человека прийти в дом. Действительно, в настоящий момент он должен быть в Париже. Он не будет не хватать в течение нескольких месяцев. Когда он пропустил, не должно быть никаких следов о нем здесь. Вы, Алан, вы должны изменить его, и все, что принадлежит ему, в Горстка пепла, что я может разлететься в воздухе. " "Вы с ума сошли, Дориан". "Ах! Я ждал тебя называть меня Дориан ". "Вы с ума сошли, я говорю вам - ума представить себе, что я бы палец о палец, чтобы помочь вам, ума, чтобы сделать это чудовищное признание. Я буду иметь никакого отношения к этому вопросу, какой бы она есть. Как вы думаете, я собираюсь опасности свою репутацию для вас? Что это такое со мной, какая работа дьявола вы делаете? " "Это было самоубийство, Алан." "Я рад, что. Но кто довел его к этому? Вы, я должен фантазии. "" Ты по-прежнему отказываются сделать это для меня? " "Конечно, я отказываюсь. Я буду иметь абсолютно ничего общего с его. Мне все равно, что стыд сойдет на вас. Вы заслуживаете всего этого. Я бы не сожалеем, что Вы опальный, публично опозорен. Как ты смеешь просить меня, всех людей в мире, смешать себе в этот ужас? Я бы думал, вы знаете больше о характерах людей. Ваш друг лорд Генри Уоттон не научил вас много о психологии, независимо от еще он научил вас. Ничто не заставит меня размешать шаг к помочь вам. Ты пришел, чтобы не того человека. К некоторым из ваших друзей. Не подходи ко мне "." Алан, это было убийство. Я убил его. Вы не знаете, что он заставил меня страдать. Что бы ни моя жизнь, у него было больше общего с изготовление или портя его, чем бедным Гарри имел. Возможно, он не предназначен он, результат был тот же. " «Убийство! Боже мой, Дориан, что то, что у вас есть пришли? Я не буду сообщать на вас. Это не мое дело. Кроме того, без моего перемешивание в этом вопросе, вы наверняка арестуют. Никто никогда не совершает преступление, не делает что-то глупое. Но у меня не будет иметь ничего общего с ней. "" Вы должны что-то делать с этим. Подождите, подождите несколько секунд, послушайте меня. Только послушайте, Алан. Все, что я прошу у вас есть для выполнения определенных научный эксперимент. Вы идете в больницу и мертвых домов, и ужасы, которые вы там не влияют Вас. Если в некоторых отвратительных вскрытии комнаты или зловонной лаборатории вы нашли этого человека, лежащего на свинцовые стол с красной желоба зачерпнул в ней ток крови по вы просто смотреть на него как замечательную тему. Вы бы не превратить волосы. Вы не поверите, что вы делали ничего плохого. Напротив, вы, вероятно, чувствуете, что вы влачили жалкое существование человеческого рода, или увеличение суммы знаний в мире, или приятно интеллектуальной любопытство, или что-то в этом роде. То, что я хочу, чтобы ты всего лишь то, что вы часто делали раньше. Действительно, чтобы разрушить тело должно быть гораздо меньше, чем ужасно то, что вы привыкли к работать. И, помните, это только часть доказательств против меня. Если он будет обнаружен, то я пропал, и он обязательно будет обнаружен, если вы мне помочь ". "У меня нет желания, чтобы помочь вам. Вы забываете, что. Я просто равнодушны ко всему этому. Это не имеет ничего общего со мной "." Алан, прошу вас. Подумайте о позиции я нахожусь Просто, прежде чем пришел я чуть не упал в обморок от ужаса. Вы можете знать террора себя когда-нибудь. Нет! Не думаю об этом. Посмотрите на дело чисто с научной точки зрения. Вы не выясняют, где мертвые вещи, на которой вы экспериментируете родом. Не узнать сейчас. Я сказал вам слишком много, как это. Но я прошу вас сделать это. . Мы были друзьями когда-то, Алан "," Не говорите о тех днях, Дориан, - они мертвы. " "Мертвые иногда задерживаться. Человек наверху не уйдет. Он сидит за столом с опущенной головой и вытянутыми руками. Алан! Алан! Если вы не придете мне на помощь, я разрушен. Почему, они будут меня повесить, Алан! Неужели вы не понимаете? Они будут повесить меня за то, что я сделал. "" Существует ничего хорошего в продлении этой сцене. Я абсолютно отказываются что-либо делать в этом вопросе. Он безумен, чтобы вы спросите меня. " "Вы отказываетесь?" "Да". "Я умоляю вас, Алан." "Это бесполезно". Тот же вид жалости вступил в глазах Дориана Грея. Затем он протянул руку, взял лист бумаги и написал что-то на нем. Он прочитал ее в два раза, сложил его в тайне, и толкнул ее через стол. Сделав это, он встал и подошел к окну. Кэмпбелл посмотрела на него с удивлением, а затем взял бумаги, и открыл ее. Когда он читал, лицо его стало ужасно бледным и он упал на спинку стула. Ужасное чувство болезни пришли к нему. Ему казалось, что его сердце билось себя до смерти в какой-нибудь пустой котловины. После двух или трех минут жуткая тишина, Дориан повернулся и пошел, и стоял за его спиной, положив руку ему на плечо. "Я так жаль тебя, Алан," пробормотал он, "но ты оставишь меня нет альтернативы. У меня есть письмо, написанное уже. Вот он. Видите адрес. Если вы не поможете мне, я должен отправить его. Если вы не поможете мне, я пошлю его. Вы знаете, что будет результат. Но вы собираетесь помогать мне. Это невозможно для вас, чтобы отказаться сейчас. Я пытался избавить вас. Вы будете делать мне справедливости признать, что. Ты был суровый, жесткий, наступательный. Вы обращались со мной как ни один человек никогда не осмелился относятся ко мне - не живой человек, во всяком случае. Я носил все это. Теперь это для меня, чтобы диктовать свои условия ". Кэмпбелл закрыл лицо руками, и дрожь прошла через него. "Да, это моя очередь диктовать свои условия, Алан. Вы знаете, какие они есть. Дело в том, достаточно прост. Ну, не работать себе в эту лихорадку. Дело должно быть сделано. Лицо его, и сделать это. " Стон вырвался из губ Кэмпбелл, и он дрожал всем телом. Тиканье часов на каминной полке, казалось, ему быть деления времени на отдельные атомы муки, каждое из которых было слишком страшно, чтобы иметь. Ему казалось, что железное кольцо в настоящее время медленно затянуть вокруг лба, как будто позор, с которым ему угрожали уже пришел на него. Руку на плечо весил как рукой свинца. Это было невыносимо. Казалось, чтобы раздавить его. "Ну, Алан, вы должны решить сразу." "Я не могу это сделать", сказал он, механически, как будто слова могут изменить вещи. "Ты должен. У вас нет выбора. Не откладывайте ". Он немного поколебался. "Есть ли пожар в комнате наверху"? "Да, есть газовая плита с асбестом." "Я должен буду пойти домой и привести некоторые вещи из лаборатории. " "Нет, Алан, вы не должны выходить из дома. Выпишите на листок почтовой бумаги, что вы хотят, и мой слуга будет взять такси и принести вещи обратно к вам. " Кэмпбелл нацарапал несколько строк, смыл их, и обратился к его конверт помощник. Дориан взял записку и прочитал тщательно. Затем он позвонил и передал его камердинер, с приказанием вернуться, как только возможно и принести вещи с ним. Как зала дверь, Кэмпбелл начал нервно, и, встал из-за стул, подошел к камину. Он дрожал с какой-то лихорадке. В течение почти двадцати минут, ни один из мужчин говорил. Муха жужжала шумно по комнате, и тиканье часов было как бить от молотка. Как звон ударил одного, Кэмпбелл обернулся и, глядя на Дориана Грея, увидел, что его глаза были полны слез. Существовал что-то в чистоте и уточнение, что грустное лицо, что, казалось, разозлит его. "Вы печально известный, абсолютно позорный!", Он бормотал. "Тише, Алан. Вы спасли мне жизнь ", сказал Дориан. "Ваша жизнь? Боже мой! то, что жизнь, что это! Вы ушли от коррупции до коррупции, и теперь у вас есть завершились преступления. При этом, что я собираюсь делать - то, что вы заставляете меня сделать - это не из вашей жизни, что Я имею в виду ". "Ах, Алан", пробормотал Дориан со вздохом: "Я желаю вам было тысячной доли жалости для меня, что у меня есть для тебя ". Он отвернулся, как он говорил и стоял глядя на сад. Кэмпбелл ничего не ответил. Примерно через десять минут постучали в дверь, и вошел слуга, неся большая грудь из красного дерева с химическими веществами, с длинной катушки проволоки стали и платины и два довольно любопытно хомуты железа. "Должен ли я оставить вещи здесь, сэр?" Он спросил Кэмпбелл. "Да", сказал Дориан. "И я боюсь, Фрэнсис, что у меня есть другое поручение для вас. Что такое имя человека в Ричмонде, который поставляет Селби с орхидеями? " "Харден, сэр." "Да - Харден. Вы должны спуститься в Ричмонде сразу см. Харден лично, и скажи ему, чтобы отправить вдвое больше орхидей, как я приказал, а также иметь несколько белых насколько это возможно. В самом деле, я не хочу никаких белых. Это прекрасный день, Франсис, и Ричмонд, очень красивое место - в противном случае я не будет беспокоить вас об этом. "" Ничего страшного, сэр. В какое время мне вернуться? " Дориан посмотрел на Кэмпбелла. "Как долго будет ваш эксперимент взять, Алан?" сказал он в спокойной равнодушным голосом. Присутствие третьего человека в комнате Казалось, чтобы дать ему необыкновенное мужество. Кэмпбелл нахмурился и закусил губу. "Это займет около пяти часов", он ответ. "Это будет достаточно времени, то, если Вы назад в половине восьмого, Фрэнсис. Или пребывания: просто оставить свои вещи за заправкой. Вы можете иметь вечер к себе. Я не столовой дома, поэтому я не буду хочу тебя. " "Благодарю вас, сэр", сказал человек, выходя из комнаты. "Теперь, Алан, нет момента, будут потеряны. Как это тяжелая грудь! Я возьму это за вас. Вы приносите других вещей. " Он говорил быстро и авторитетным образом. Кэмпбелл чувствовала доминируют его. Они вышли из комнаты вместе. Когда они добрались до верхней площадки, Дориан вынул ключ и повернул его в замке. Затем он остановился, и встревоженный взгляд пришел ему в глаза. Он вздрогнул. "Я не думаю, я могу пойти в, Алан", он бормотала. "Это ничто для меня. Я не требуют от вас ", сказал Кэмпбелл холодно. Дориан приоткрыл дверь. Как он это сделал, он увидел лицо своего портрет искоса смотря на солнце. На полу перед ним разрывается Занавес лежал. Он вспомнил, что накануне вечером он забыл, в первый раз в жизни, скрыть фатальные холст, и собирался бросаться вперед, когда он отступил с содроганием. Что это был за отвратительный красный роса блестела, мокрый и блестящий, на одной из руки, как бы холст был потел кровью? Как ужасно это ни было -! Более ужасное, ему казалось, на данный момент, чем молчит, что Он знал, протянулась через стол, вещь которого гротеск деформированные тень на ковер пятнистый показал ему, что он не пошевелился, но был все еще там, как он ее оставил. Он испустил глубокий вдох, открыл дверь пошире, и с полузакрытыми глазами и предотвратить голову, быстро пошел в, установлено, что он не будет выглядеть еще когда- покойник. Затем, наклонившись и, взяв золото-фиолетовый повешение, он бросил его прямо над картину. Там он остановился, чувствуя, боясь повернуться, и его глаз сами по сложности картина перед ним. Он слышал, Кэмпбелл привлечения тяжелой груди, и утюги, и другие вещи что у него необходимых для его ужасной работы. Он начал задаваться вопросом, если он и Василий Hallward когда-либо встречал, и, если да, то, что они мысли друг друга. "Оставьте меня сейчас", сказал строгий голос за его. Он повернулся и поспешил, так же осознает, что покойник был тяги обратно в стул и, что Кэмпбелл была глядя в блестящие желтые лица. Когда он шел по лестнице, он услышал, ключ, повернул в замке. Это было давно, когда после семи Кэмпбелл вернулся в библиотеку. Он был бледен, но совершенно спокойным. "Я сделал то, что вы спросили меня, чтобы сделать," он бормотал "А теперь, до свидания. Давайте никогда не будем видеть друг друга снова. "" Ты спас меня от гибели, Алан. Я не могу забыть, что, "сказал Дориан просто. Как только Кэмпбелл ушел, он поднялся на второй этаж. Был ужасный запах азотной кислоты в комнате. Но то, что сидел за столом уже не было.
муил еще до рассвета вышел из своего подземелья и, расположившись в своей царской палатке, как и подобало верховному правителю, принялся за составление двух объявленных программ – научной и увеселительной. Оба плана он составил с одной целью: подстрекнуть любопытство Христины, заставить ее задуматься, разжечь в ней интерес к своей особе и тем, быть может, побудить ее прийти в лагерь, поскольку сам он не мог явиться в замок. Кроме того, как человек практичный, он взял на себя все заботы по осуществлению своих проектов, обеспечив материальную и техническую базу. Он разослал посыльных в Дармштадт и Мангейм с поручениями закупить там все необходимое по части продовольствия и развлечений. Окончив приготовления, Самуил вышел из палатки, встреченный единодушными приветственными возгласами, и распорядился, чтобы его прокламации были прикреплены на деревьях. Студенты были в полном восхищении от всех трудов и распоряжений своего короля. Особенный восторг вызвало объявление о том, что в один из ближайших вечеров состоится представление «Разбойников» Шиллера, причем главная роль – Карла Моора – будет исполнена самим Самуилом Гельбом. Вот это настоящий король, озабоченный развлечением своих подданных! Из всех правителей лишь Нерона волновала подобная забота. Поэтому-то его имя до сих
сочувствующим видом ответил: «Ты видишь сам, что я был прав: я обидел петуха, а мне отвечает дуэлянт». И тут же прибавил: «Впрочем, мне все равно, я одинаково согласен и на кружку, и на рапиру». – Хорошо сказано! – заметил Самуил. – Ну, а что было дальше? – Тут он наконец начал понимать, в чем дело. «Если ты замышляешь бой на кружках, – сказал он, – то этим доставишь мне большое удовольствие, потому что у меня горло заржавело. Я пойду к моему сеньору Отто Дормагену и попрошу его быть моим секундантом». – «А мой сеньор Самуил Гельб будет моим», – ответил я. «Какое же оружие ты избираешь?» – спросил он. Я ответил: «Вино и ликеры». Ну и вот, в синем кабинете все готово для этого удивительного сражения. Дормаген и Фрессванст уже там. – Не будем же заставлять их ждать, – сказал Самуил. И они в сопровождении Юлиуса прошли в синий кабинет. Поединки на пиве и на вине не являлись редкостью в германских университетах. Эта «жидкая» дуэль имела свои правила и законы, так же как и обыкновенная. Она проводилась в известной последовательности, которую нельзя было нарушать. Каждый из участников по очереди поглощал определенное количество напитка, а затем обращался с бранью к своему противнику, который должен был выпить столько же и ответить удвоенной руганью. В дуэлях на пиве решающее значение имели размеры посудины. Но в поединках на вине существовали известные ограничения, связанные с крепостью напитка. Точно так же и в перебранке была принята шкала нарастания крепости бранных
Ущелье дьявола Александр Дюма
(Пока оценок нет)
Название: Ущелье дьявола
О книге «Ущелье дьявола» Александр Дюма
«Ущелье дьявола» — это первый роман дилогии непревзойденного мастера пера Александра Дюма. Именно под таким названием эта книга известна в русскоязычном литературном пространстве (другое ее название, имеющее дословный перевод — «Адская бездна»).
Начиная читать роман мы попадаем в Германию 1810-1812 годов. Главные действующие лица - два брата Самуил Гельб и Юлиус фон Гермелинфельд. Этих двоих связывает крепкая дружба, при этом они абсолютно разные люди. Если Юлиус отличается нерешительностью, мягкостью характера, то Самуил - его полная противоположность. Он самоуверенный, хитрый, завистливый и коварный.
Александр Дюма рассказывает о том, как сложилась их судьба. Талантливый ученый Самуил Гельб - это незаконнорожденный отпрыск барона. Он рос в бедном еврейском квартале. В какой-то момент он присваивает себе право управлять чужими жизнями, принимать серьезные решения за других людей. Самуил бросает вызов самому Богу в попытке подчинить себе смерть. Он идет по головам, разрушает жизни близких людей. Чрезмерная амбициозность приводит его к трагедии - он становится абсолютным банкротом во всех сферах жизни - и в любовной, и в политической, и в финансовой.
«Ущелье дьявола» — глубокомысленная книга. В ней вы встретите и психологию, и политические интриги, и любовную линию. Интересно, что тема «вершителя судеб» в классической литературе встречается довольно часто. Но Александр Дюма сумел отыскать совершенно новые аспекты, сделать другие акценты. Благодаря этому читать историю о Самуиле Гельбе очень интересно. Перипетии сюжетной линии приковывают внимание, от героев невозможно оторваться.
«Ущелье дьявола» — это та история, финал которой строго предопределен. Он просто не может быть другим. Автор логичен, последователен и справедлив по отношению к своему герою.
Стоит отметить, что несмотря на свои отрицательные поступки, Самуил вызывает неоднозначное отношение читателя. В начале книги о нем складывается одно впечатление, однако по мере развития сюжета, оно меняется кардинальным образом. Этот гениальный ученый удивительно амбивалентен: он с равным успехом способен на зло и на добро. Но в силу каких-то своих внутренних мотивов предпочитает все же больше зло.
«Ущелье дьявола» имеет свое продолжение. О персонажах этой истории Александр Дюма продолжает рассказывать во втором романе дилогии «Бог располагает!».
На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Ущелье дьявола» Александр Дюма в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.
Скачать бесплатно книгу «Ущелье дьявола» Александр Дюма
В формате fb2 : СкачатьВ формате rtf : Скачать
В формате epub : Скачать
В формате txt :
Мой милый друг, вы часто говорили мне в те вечера, которые стали так редки, когда каждый говорил непринужденно, высказывал свои заветные мечты или фантазировал, или черпал что-то из воспоминаний прошлого, – вы часто говорили мне, что после Шехерезады и Подье я самый интересный рассказчик, которого вы слышали.
Сегодня вы пишете мне, что в ожидании длинного романа, какой я обыкновенно пишу и который охватывает целое столетие, вы хотели бы получить от меня рассказы, – два, четыре, шесть томов рассказов, этих бедных цветов из моего сада, которые вы хотели бы издать среди политических событий момента, между процессом Буржа и майскими выборами.
Увы, мой друг, мы живем в печальное время, и мои рассказы далеко не веселы. Позвольте мне только уйти из реального мира и искать вдохновения для моих рассказов в мире фантазии. Увы! Я очень опасаюсь, что все те, кто умственно выше других, у кого больше поэзии и мечтаний, все идут по моим стопам, то есть стремятся к идеалу, – единственное прибежище, предоставленное нам Богом, чтобы уйти из действительности.
Вот передо мной раскрыты пятьдесят томов по истории Регентства, которую я заканчиваю, и я прошу, если вы будете упоминать о ней, не советуйте матерям давать эту книгу своим дочерям. Итак, вот чем я занят! В то время как я пишу вам, я пробегаю глазами страницу мемуаров маркиза д’Аржансона «О разговорах в былое время и теперь» и читаю там следующие слова: «Я уверен, что в то время, когда Отель де Рамбулье задавал тон обществу, умели лучше слушать и лучше рассуждать. Все старались воспитывать свой вкус и ум; я встречал еще стариков, владевших разговором при дворе, где я бывал. Они умели точно выражаться, слог их был энергичен и изящен; они употребляли антитезы и эпитеты, усиливавшие смысл; прибегали к глубокомыслию без педантизма и остроумию без злобы».
Сто лет прошло с тех пор, как маркиз д’Аржансон написал эти слова, которые я выписываю из его книги. В то время, когда он их писал, он был одних лет с нами, и мы, мой друг, можем сказать вместе с ним: мы знавали стариков, которые – увы! – были тем, чем мы не можем быть, людьми из хорошего общества.
Мы видели их, но сыновья наши их не увидят. Итак, хотя мы немного значим, но все же больше, чем наши сыновья.
Правда, с каждым днем мы подвигаемся к свободе, равенству и братству, – к тем трем великим словам, которые революция 93-го года выпустила в современное общество, как тигра, льва или медведя, одетых в шкуры ягнят; пустые, увы, слова, которые можно было читать в дыму июня на наших общественных памятниках, пробитых пулями.
Я подражаю другим; я следую за движением. Сохрани меня Боже проповедовать застой! Застой – смерть. Я иду, как те люди, о которых Данте говорит, что хотя ноги их идут вперед, но головы оборачиваются к пяткам.
Я настойчиво ищу – и особенно жалею, что приходится искать в прошлом, – это общество; оно исчезает, оно растворяется, как одно из тех привидений, о которых я собираюсь рассказать.
Я ищу общество, которое создает изящество, галантность; оно создавало жизнь, которой стоило жить (прошу извинения за это выражение, я не член Академии и могу себе это позволить). Умерло ли это общество или мы убили его?
Помню, я был еще ребенком, когда мы с отцом побывали у мадам де Монтессон. То была важная дама, дама прошлого столетия. Она вышла замуж шестьдесят лет назад за герцога Орлеанского, деда короля Луи-Филиппа. Тогда ей было восемьдесят лет. Она жила в богатом отеле на шоссе д’Антен. Наполеон выдавал ей пенсию в сто тысяч экю.
Знаете, почему давалась ей пенсия, занесенная в Красную книгу, преемником Людовика XVI? Нет? Прекрасно. Мадам де Монтессон получала пенсию в сто тысяч экю за то, что сохранила в своем салоне традиции высшего общества времен Людовика XIV и Людовика XV. Ровно половину этой суммы платит теперь Палата ее племяннику, чтобы он заставил Францию забыть то, что дядя его желал, чтобы она помнила.
Вы не поверите, мой милый друг, но вот это слово, которое я по неосторожности произнес: «Палата», опять возвращает меня к мемуарам маркиза д’Аржансона.
Почему? Сейчас узнаете.
«Жалуются, – говорит он, – что в наше время во Франции не умеют вести беседу. Я знаю причину этого. Наши современники утратили способность слушать. Слушают вполуха или совсем не слушают. Я сделал такое наблюдение в лучшем обществе, в котором мне приходилось бывать».
Ну, мой милый друг, какое же лучшее общество можно посещать в наше время? Несомненно, то, которое восемь миллионов избирателей сочли достойным представлять интересы, мнения, дух Франции. Это Палата, конечно.
И что же? Войдите случайно в Палату в какой вздумается день и час. Держу пари сто против одного, что вы увидите на трибуне лицо, которое говорит, а на скамьях от пятисот до шестисот лиц, которые не слушают, а постоянно прерывают.
То, что я говорю, настолько верно, что в конституции 1848 года имеется даже специальная статья, которая запрещает прерывать речи.
Сосчитайте также количество пощечин и ударов шпаги, нанесенных в Палате со времени ее открытия, – бесчисленное количество!
Конечно, все во имя свободы, равенства и братства.
Итак, мой милый друг, как я вам сказал, я сожалею о многом, не правда ли? Хотя я уже прожил почти полжизни, из того, что осталось в прошлом, я вместе с маркизом д’Аржансоном, жившим сто лет тому назад, жалею об исчезновении галантности.
Однако во времена маркиза д’Аржансона никому не приходило в голову называться гражданином. Подумайте, если бы сказать маркизу д’Аржансону, когда он писал, например, следующие слова:
«Вот до чего мы дожили во Франции: занавес опустили; представление кончилось; раздаются только свистки. Скоро исчезнут в обществе изящные рассказчики, искусство, живопись, дворцы, останутся везде и повсюду одни завистники».
Что, если бы тогда ему сказать, когда он писал эти слова, что мы дойдем до того, что будем, как я, например, завидовать его времени? Как бы удивился бедный маркиз д’Аржансон! И что же я делаю? Я живу среди мертвецов – отчасти с изгнанниками. Я стараюсь воскресить не существующие уже общества, исчезнувших людей, от которых пахло амброй, а не сигарами, которые дрались на шпагах, а не на кулаках.
И вас должно удивить, мой друг, что, когда я начинаю беседовать, я говорю на том языке, на котором теперь не говорят. Вот почему вы находите меня занимательным рассказчиком. Вот почему мой голос, эхо прошлого, еще слушают в настоящее время, когда так мало и неохотно слушают.
В конце концов мы, подобно тем венецианцам, которых в восемнадцатом столетии законы против роскоши заставляли носить сукно и грубые ткани, любим рассматривать шелк, бархат и золотую парчу, в которые королевская власть рядила наших отцов.
Ваш Александр Дюма
I. Улица Дианы в Фонтенэ
1 сентября 1831 года мой старинный приятель, начальник бюро королевских имуществ, пригласил меня в Фонтенэ для открытия с его сыном охоты.
В то время я очень любил охоту и как страстный охотник придавал большое значение тому, в какой местности каждый год ее начинать.
Обыкновенно мы отправлялись к одному фермеру, вернее, другу моего шурина; у него я впервые убил зайца и посвятил себя науке Немврода и Эльзеара Блэза. Ферма находилась между лесами Компьена и Вилье Коттере, в полумиле от прелестной деревушки Мориенваль и в миле от величественных развалин Пьерфона.
Две или три тысячи десятин земли, принадлежащие ферме, представляют собой обширную равнину, окруженную лесом; в середине расстилается красивая долина, и среди зеленых лугов и пышной листвы разнообразных деревьев виднеются дома, наполовину ею скрытые; от них поднимаются синеватые клубы дыма.