Творчество персидского поэта Хафиза Ширази высоко почитается не только на Ближнем и Среднем Востоке, но и во всём мире. В данном издании стихотворения величайшего лирика сопровождают работы двух известных художников: мастера современной каллиграфии из Ирана Бахмана Панахи и живописца, графика Рашида Доминова.
Третье издание самой загадочной и цитируемой книги библейского канона, автором которой традиционно считается царь Соломон. Сакральный текст поэмы сопровождают наполненные символизмом и аллегориями иллюстрации, выполненные в редкой технике гелиогравюры.
А.С. Пушкин
Очаровательная, наполненная лёгкой иронией, красочная книга, в основу которой легла серия рисунков петербургского художника Александра Войцеховского, вдохновлённого сюжетом повести, написанной великим русским писателем А. С. Пушкиным в жанре водевиля с чертами любовного романа.
А. М. Ремизов
Гоносиева повесть
Эта книга - первое официальное издание повести великого русского писателя Алексея Ремизова, которой - по стечению иррациональных, мистических обстоятельств - так и не суждено было стать общепризнанным шедевром мировой эротической литературы.
Уильям Шекспир
Перевод на русский язык одного из самых загадочных и противоречивых произведений мировой классической литературы выполнен Великим князем Константином Константиновичем Романовым. Издание включает 86 ксилографии художника Сергея Швембергера - плод семилетней работы мастера.
А.И. Хачатурян
Издание «Спартак» является частью уникального совместного проекта издательства и Государственного академического Большого театра России. Рукописная партитура одноимённого балета сопровождается гравюрами, выполненными в редкой технике глубокой печати в старинных мастерских в Париже.
Долгое время трактат был скрытым источником великой китайской мудрости и передавался как тайное знание. Стратагемы - это не только военная хитрость, но и ключ к секретам успеха, наука о власти, искусство коммуникации и управления людьми.
П. И. Чайковский
Уникальный совместный проект издательства «Редкая книга из Санкт-Петербурга» и Государственного академического Большого театра России. Книга включает факсимиле фрагментов собственноручно написанной П. И. Чайковским партитуры балета, проиллюстрированных литографиями в редкой технике сфумато.
Величайшая патриотическая поэма Древней Руси. Поражающие своей многогранностью и эмоциональной насыщенностью гравюры стали визуальным диалогом заслуженного художника России Ю. К. Люкшина и гениального автора Древней Руси. Особую ценность данному изданию придаёт полностью рукописный текст, написанный уставом - древнейшей формой кириллического письма.
Русские и французские поэты конца 19 - начала 20 века в иллюстрациях художника Алексея Каменского
Книга «Диалоги» необычна своей концепцией. Задуманная как аллигат (от лат. alligo - «привязываю»), она имеет два входа. Обе крышки её переплёта - начальные: от одной начинаются стихотворения известных русских поэтов, от другой - произведения французских поэтов, отпечатанные на языке оригинала.
Русская народная сказка, записанная А. Н. Афанасьевым
Одна из самых красочных книг издательства создана в стиле лубочных сказок XVIII века. Текст, выполненный в рукописной манере, гибкий, пластичный, «танцующий», сопровождают иллюстрации, созданные в технике свободного, импульсивного рисунка легендарными петербургскими художниками-графиками Г.А.В. Траугот.
Григорий Капелян
В удивительной по своей атмосфере книге представлены гравюры с изображениями персонажей сказочно-таинственного мира языческих божеств и духов. Иллюстрации сопровождают иронично-юмористические рассказы, написанные в жанре быличек, бытовавших на Руси ещё до XVII века.
Книга Песни песней выделяется своим неоднозначным содержанием и считается одной из самых таинственных книг Ветхого Завета. Характерные и выразительные иллюстрации, наполненные символами и аллегориями, словно ключ к познанию мистического смысла библейского текста.
Второзаконие 5:6–21
Данное издание сложно назвать книгой в традиционном её понимании. Необычный дизайн переплёта, использованные материалы, впечатляющих размеров дубовый футляр делают её скорее книгой - арт-объектом, произведением ювелирного искусства, уникальным музейным экспонатом.
Отрывки из произведений античных авторов
Троянская война - это и миф, и сказка, и быль. Древние греки верили в безусловную её реальность. Всё, что дошло до нашего времени о Троянской войне, выражено в высокохудожественной форме эпических поэм. Данное издание содержит самые характерные отрывки из произведений 12 античных авторов.
Тамара Буковская
ДЖАКОМЕРОН
Книга «Джакомерон» - цикл стихотворений поэта, эссеиста, переводчика, действительного члена Академии русского стиха Тамары Буковской, созданный по мотивам жизнеописания Джакомо Казановы «История моей жизни» («Histoire de ma vie», 1791‒1798 г.г.).
«Пи́ковая дама» - опера П. И. Чайковского в 3 действиях, 7 картинах, либретто М. И. Чайковского по мотивам одноимённой повести А. С. Пушкина . Опера написана во Флоренции ранней весной 1890 года , первая постановка - 7 (19) декабря года в Мариинском театре в Петербурге в исполнении артистов Императорской труппы.
История создания [ | ]
Замысел постановки оперы с сюжетом «Пиковой дамы» А. С. Пушкина на сцене Мариинского театра, вероятно, принадлежал директору Императорских театров Ивану Александровичу Всеволожскому . С 1885 года от имени дирекции театров велись переговоры о создании оперы на этот сюжет с несколькими людьми, в том числе, с композиторами А. А. Вилламовым и Н. С. Кленовским , а также либреттистами И. В. Шпажинским и В. А. Кандауровым. В октябре 1887 года состоялся первый разговор Всеволожского с Чайковским, которому было предложено написать музыку на этот сюжет, однако композитор решительно отказался, в частности, мотивируя свой отказ отсутствием в сюжете «должной сценичности». С начала 1888 года за составление либретто на этот сюжет (для Кленовского) взялся Модест Ильич Чайковский , который писал об этом своему брату Петру Ильичу в письме от 7 февраля 1888 года:
Отношение Чайковского к этому сюжету изменилось в конце 1889 года, когда во время репетиций его балета «Спящая красавица» в Мариинском театре возобновились переговоры по поводу будущей оперы. В письме к Ю. П. Шпажинской от 26 января 1890 года Чайковский отмечал:
| ...я мало-помалу начал чувствовать неотложную потребность заняться в виде отдыха своим настоящим делом, т. е. сочинением. А тут, как нарочно, И. А. Всеволожский усиленно стал просить меня заняться сочинением оперы на сюжет Пиковой дамы. Либретто было уже прежде того сделано ни кем иным, как моим братом Модестом <…> Я его прочел, оно мне понравилось, и вот в один прекрасный день я решил бросить все, т. е. и Петербург и Москву, и многие города в Германии, Бельгии и Франции, куда имел приглашение на концерты, и уехать куда-нибудь за границу, дабы без помехи работать . |
19 января 1890 года во Флоренции Чайковский начал сочинять оперу. Процесс её создания шёл необычайно быстро: клавираусцуг оперы был закончен 6 апреля, а к 8 июня того же года была завершена вся партитура. В процессе композиции Чайковский редактировал либретто, и сам написал слова к некоторым фрагментам, включая две арии (Елецкого, во втором акте и Лизы - в третьем). Позднее, работая совместно с Николаем Фигнером , тенором, который должен был исполнять главную роль в опере, Чайковский вставил в седьмую картину застольную песню (арию) Германа, и сделал новую редакцию его предсмертного ариозо.
Мировая премьера оперы состоялась в Мариинском театре в Санкт-Петербурге 19 декабря 1890 года . Дирижировал Эдуард Направник .
В опере также уделено большое внимание привязке к конкретным Петербургским пейзажам - Солнечный день в Летнем саду (первая картина) и Зимняя канавка ночью (шестая картина).
По первоначальному замыслу Всеволожского действие оперы было перенесено в XVIII век, в эпоху Екатерины II . Это позволило включить в либретто тексты русских поэтов XVIII - начала XIX веков, а именно:
- В дуэте Лизы и Полины (вторая картина) использовано стихотворение В. А. Жуковского .
- Текст романса Полины «Подруги милые» (вторая картина) заимствован из стихотворения К. Н. Батюшкова
- Текст хора «Радостно, весело» (третья картина) принадлежит Г. Р. Державину
- Текст пасторали «Искренность пастушки» заимствована из сборника «Стихотворения Петра Карабанова , нравственные, лирические, любовные, шуточные и смешанные». СПб., 1812.
- В торжественном хоре «Славься сим, Екатерина» (третья картина) звучит текст Державина из его «Песни Ея императорскому величеству Екатерине II на победы графа Суворова-Рымникского 1794 года» вместе с музыкой популярного в конце XVIII века торжественного полонеза О. А. Козловского «Гром победы раздавайся» .
- В песне Томского «Если б милые девицы» (седьмая картина) использовано стихотворение Державина
Перенос действия в более раннюю эпоху встретил живой творческий отклик композитора. Сочиняя стилизованную в духе музыки XVIII века пастораль «Искренность пастушки», 12 февраля 1890 года Чайковский записал в Дневнике:
Действующие лица и премьерные составы [ | ]
| Партия | Премьера в Санкт-Петербурге 19 декабря 1890 года дирижёр Эдуард Направник |
Премьера в Киеве 31 декабря 1890 года дирижёр Иосиф Прибик |
Премьера в Москве 4 ноября 1891 года дирижёр Ипполит Альтани |
|
|---|---|---|---|---|
| Герман (тенор) | Николай Фигнер | Михаил Медведев | Михаил Медведев | |
| Томский (баритон) | Иван Мельников | Дементьев | Богомир Корсов | |
| Елецкий (баритон) | Леонид Яковлев | Иоаким Тартаков | Павел Хохлов | |
| Чекалинский (тенор) | Василий Васильев (Васильев-второй) | |||
| Сурин (бас) | Я. А. Фрей | |||
| Чаплицкий (тенор) | К. А. Кондарак | |||
| Нарумов (бас) | В. Ф. Соболев | |||
| Распорядитель (тенор) | В. Н. Ефимов | |||
| Графиня (меццо-сопрано /контральто) | Мария Славина | Мария Смирнова | Александра Крутикова | |
| Лиза (сопрано) | Медея Фигнер | Александра Мацулевич | Мария Дейша-Сионицкая | |
| Полина (контральто) | Мария Долина | Вера Гнучева | ||
| Гувернантка (меццо-сопрано) | Мария-Вильгельмина Пильц | |||
| Маша (сопрано) | Юлия Юносова | |||
| Мальчик-командир (без пения) | ||||
| Интермедия | ||||
| Прилепа (сопрано) | Ольга Ольгина | |||
| Миловзор (контральто) | Нина Фриде | |||
| Златогор (баритон) | Александр Климов (Климов-второй) | |||
| Хор, роли без слов: Нянюшки, гувернантки, гуляющие, распорядитель бала, гости, дети, игроки | ||||
Краткое содержание [ | ]
Действие оперы происходит в Петербурге в конце XVIII в.
Первое действие [ | ]
Первая картина . Солнечный Летний сад , заполненный гуляющей толпой. Офицеры Сурин и Чекалинский делятся впечатлениями о странном поведении своего приятеля Германа: он ночи напролет проводит в игорном доме, но карт в руки никогда не берет. Вскоре в сопровождении графа Томского появляется сам Герман. Он признаётся, что страстно влюблён, но имени своей избранницы не знает. Тем временем, присоединившийся к компании офицеров князь Елецкий делится радостью в связи со своей скорой женитьбой: «Светлый ангел согласие дал свою судьбу с моею сочетать!». Герман в ужасе узнает, что предмет его страсти и есть невеста князя, когда мимо проходит Графиня в сопровождении своей внучки, Лизы. Обе женщины, заметившие горящий взгляд Германа, охвачены тяжелыми предчувствиями.
Томский рассказывает приятелям светский анекдот о графине, которая будучи юной «Венерой Московской» проиграла все состояние. «Ценой одного рандеву» она узнала у графа Сен-Жермена роковую тайну трёх всегда выигрывающих карт, чтобы вернуть свои деньги. С того момента с этой тайной оказалась прочно связана её дальнейшая судьба: «Раз мужу те карты она назвала, в другой раз их юный красавец узнал, но в эту же ночь, лишь осталась одна, к ней призрак явился и грозно сказал: „Получишь смертельный удар ты от третьего, кто, пылко, страстно любя, придёт, чтобы силой узнать от тебя три карты, три карты, три карты!“». После этого рассказа Сурин и Чекалинский подшучивают над Германом и предлагают выведать у старухи тайну карт, но мысли Германа сосредоточены на Лизе. Начинается гроза. Сад пустеет. Среди разбушевавшейся стихии Герман восклицает: «Мне буря не страшна! Во мне самом все страсти проснулись с такой убийственною силой, что этот гром ничто в сравненье! Нет, князь! Пока я жив, тебе я не отдам её, не знаю как, но отниму! … Она моею будет, моей, иль умру!».
Вторая картина . Сумерки. Девушки пытаются развеселить опечаленную Лизу, но она скрывает свои мысли. Лишь оставшись одна, Лиза поверяет свою мрачную тайну ночи. Она чувствует любовь к таинственному незнакомцу, он прекрасен" как падший ангел", в его глазах «огонь палящей страсти». Неожиданно на балконе возникает Герман. Он открывает Лизе свою любовь и умоляет её принять это признание, потому что иначе он готов расстаться с жизнью. Её ответом становятся слезы сострадания. Их прерывает стук в дверь. В комнату входит Графиня, а спрятавшийся за портьеру Герман при виде её внезапно вспоминает страшную тайну трех карт. В лице старухи ему чудится страшный призрак смерти. Но она уходит и порывистое объяснение Германа завершается ответным признанием Лизы.
Второе действие [ | ]
Первая картина.
Бал. Елецкий, встревоженный холодностью Лизы, уверяет её в своей любви, но в то же время благородно дает ей свободу. Сурин и Чекалинский в масках издеваются над Германом: «Не ты ли тот третий, кто, страстно любя, придёт, чтобы узнать от неё три карты, три карты, три карты?» Германа пугают эти слова. По окончании интермедии «Искренность пастушки» он сталкивается с Графиней. Получив от Лизы ключи от потайной двери Графини, Герман воспринимает это как роковое предзнаменование. Сегодня ночью он узнает тайну трёх карт.
Вторая картина .
Герман пробирается в спальню Графини. С трепетом всматривается он в её портрет в молодости и ощущает тайную роковую силу, связывающую его с ней: «гляжу я на тебя и ненавижу, а насмотреться вдоволь не могу». Появляется сама Графиня в сопровождении приживалок. Она брюзгливо вспоминает прошлое и постепенно засыпает в кресле. Неожиданно перед ней возникает Герман, умоляющий открыть тайну трёх карт: «Вы можете составить счастье целой жизни, и оно вам ничего не будет стоить!» Но Графиня, онемевшая от испуга, недвижима. Взбешённый Герман угрожает пистолетом и старуха падает замертво. Пророчество сбылось, но тайна осталась Герману неизвестна. На шум приходит Лиза и видит Германа в состоянии безумия. Она понимает, что Герману была нужна тайна трех карт.
Третье действие [ | ]
Первая картина .
Герман в казармах. Он читает письмо Лизы, где она назначает ему свидание на набережной. Он перебирает в памяти прошедшее и в его воображении встают картины похорон старухи, слышится призрачное заупокойное пение. В окно стучат. Гаснет свеча. Ужаснувшийся Герман видит призрак Графини и слышит её слова: «Я пришла к тебе против воли. Но мне велено исполнить твою просьбу. Спаси Лизу, женись на ней, и три карты выиграют сряду. Запомни! Тройка! Семёрка! Туз!» «Тройка… Семёрка… Туз…» - как заклинание повторяет Герман.
Вторая картина .
Лиза ждет Германа на набережной у Зимней канавки. Она испытывает страшные муки сомнений: «Ах, истомилась, исстрадалась я». Когда часы бьют полночь и Лиза окончательно теряет надежду, появляется Герман, поначалу повторяющий за Лизой слова любви, но одержимый уже другой идеей. Лиза убеждается, что Герман - виновник смерти Графини. Его безумие усиливается, он её не узнает, его мысли только об игорном доме: «Там груды золота лежат и мне, мне одному они принадлежат». Он убегает в игорный дом, а Лиза, доведенная до отчаяния, бросается в воду.
Третья картина .
Игроки веселятся за карточным столом. Их развлекает Томский шутливой песенкой. В разгаре игры появляется взбудораженный Герман. Дважды подряд, предлагая крупные ставки, он выигрывает. «Сам черт с тобой играет заодно», - возглашают присутствующие. Игра продолжается. На сей раз против Германа князь Елецкий. И вместо беспроигрышного туза в его руках оказывается дама пик. Герману видятся на карте черты умершей старухи: «Проклятая! Что надобно тебе! Жизнь моя? Возьми, возьми её!» и он застреливается. В сознании умирающего героя возникает прекрасный образ Лизы: «Красавица! Богиня! Ангел!» С этими словами Герман умирает.
Известные арии и номера [ | ]
| Внешние аудиофайлы | |
|---|---|
| Поют участники петербургской премьеры «Пиковой дамы» | |
| Ария Германа «Прости, небесное созданье» в исполнении Николая Фигнера (запись 1901 г.) | |
| Ариозо Лизы «Ax, истомилась я горем» в исполнении Медеи Мей-Фигнер (запись 1901 г.) | |
Из первого действия -
- Хор детей, нянек и др.
- Ариозо: «Я имени её не знаю» (Герман)
- Интродукция и баллада: «Однажды в Версале (Три карты)» (Томский)
- Дуэт: «Уж вечер» (Лиза и Полина)
- Романс: «Подруги милые» (Полина)
- Ариозо: «Откуда эти слёзы» (Лиза)
- Ария: «Прости, небесное созданье» (Герман)
Из второго действия -
- Ария: «Я вас люблю» (Елецкий)
- Дуэт: «Мой миленький дружок» (из пасторали «Искренность пастушки» - Прилепа и Миловзор), музыка заимствована у Моцарта из оперы «Волшебная флейта» - вторая ария Папагено.
- Сцена и романс: «Ах, постыл мне этот свет» (Графиня), цитата из оперы Андре Гретри «Ричард - Львиное сердце»
Из третьего действия -
- Ариозо: «Ax, истомилась я горем» (Лиза)
- Песенка: «Если б милые девицы» (Томский)
- Хор: «Игрецкая»
- Ария: «Что наша жизнь? Игра!» (Герман)
Литература [ | ]
- Г. Кристи. Работа Станиславского в оперном театре. - М., Искусство, 1952. - 282 с.
- А. А. Соловцов. Книга о русской опере. - М., 1960.
- Г. В. Копытова. В.Э. Мейерхольд: Пиковая дама - замысел, воплощение, судьба. - М., Композитор, 1994. - 404 с.
Известные аудиозаписи [ | ]
- - Дирижёр Самуил Самосуд , хор и оркестр Большого театра , «Мелодия» , СССР .
- - Дирижёр Самуил Самосуд , хор и оркестр Большого театра , «Мелодия» , СССР.
- - Дирижёр Александр Мелик-Пашаев , хор и оркестр Большого театра , «Мелодия» , СССР.
- - Дирижёр Крешимир Баранович , Оркестр Белградской оперы, хор югославской армии, DECCA , Югославия .
- - Дирижёр Борис Хайкин , хор и оркестр Большого театра , «Мелодия» , СССР.
- - Дирижёр Марк Эрмлер , хор и оркестр Большого театра , «Мелодия» , СССР.
Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.
Новейшая гадательная книга.
I
А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули – Бог их прости! -
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом.
Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом; прочие, в рассеянности, сидели перед своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие.
– Что ты сделал, Сурин? – спросил хозяин.
– Проиграл, по обыкновению. – Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьёшь, а всё проигрываюсь!
– И ты не разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна.
– А каков Германн! – сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, – отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!
– Игра занимает меня сильно, – сказал Германн, – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее.
– Германн немец: он расчетлив, вот и всё! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так это моя бабушка графиня Анна Федотовна.
– Как? что? – закричали гости.
– Не могу постигнуть, – продолжал Томский, – каким образом бабушка моя не понтирует!
– Да что ж тут удивительного, – сказал Нарумов, – что осьмидесятилетняя старуха не понтирует?
– Так вы ничего про неё не знаете?
– Нет! право, ничего!
– О, так послушайте:
Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтобы увидеть la Venus moscovite; Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от её жестокости.
В то время дамы играли в фараон. Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много. Приехав домой, бабушка, отлепливая мушки с лица и отвязывая фижмы, объявила дедушке о своем проигрыше и приказала заплатить.
Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкиного дворецкого. Он её боялся, как огня; однако, услышав о таком ужасном проигрыше, он вышел из себя, принес счёты, доказал ей, что в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и начисто отказался от платежа. Бабушка дала ему пощечину и легла спать одна, в знак своей немилости.
На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, но нашла его непоколебимым. В первый раз в жизни дошла она с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь и что есть разница между принцем и каретником. – Куда! дедушка бунтовал. Нет, да и только! Бабушка не знала, что делать.
С нею был коротко знаком человек очень замечательный. Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за Вечного Жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая. Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион; впрочем, Сен-Жермен, несмотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек очень любезный. Бабушка до сих пор любит его без памяти и сердится, если говорят об нём с неуважением. Бабушка знала, что Сен-Жермен мог располагать большими деньгами. Она решилась к нему прибегнуть. Написала ему записку и просила немедленно к ней приехать.
Старый чудак явился тотчас и застал в ужасном горе. Она описала ему самыми черными красками варварство мужа и сказала наконец, что всю свою надежду полагает на его дружбу и любезность.
Сен-Жермен задумался.
«Я могу услужить вам этой суммою, – сказал он, – но знаю, что вы не будете спокойны, пока со мной не расплатитесь, а я бы не желал вводить вас в новые хлопоты. Есть другое средство: вы можете отыграться». «Но, любезный граф, – отвечала бабушка, – я говорю вам, что у нас денег вовсе нет». – «Деньги тутне нужны, – возразил Сен-Жермен: – извольте меня выслушать». Тут он открыл ей тайну, за которую всякий из нас дорого бы дал…
Молодые игроки удвоили внимание. Томский закурил трубку, затянулся и продолжал.
В тот же самый вечер бабушка явилась в Версаль, аu jeu de la Reine. Герцог Орлеанский метал; бабушка слегка извинилась, что не привезла своего долга, в оправдание сплела маленькую историю и стала против него понтировать. Она выбрала три карты, поставила их одна за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно.
– Случай! – сказал один из гостей.
– Сказка! – заметил Германн.
– Может статься, порошковые карты? – подхватил третий.
– Не думаю, – отвечал важно Томский.
– Как! – сказал Нарумов, – у тебя есть бабушка, которая угадывает три карты сряду, а ты до сих пор не перенял у ней её кабалистики?
– Да, чорта с два! – отвечал Томский, – у ней было четверо сыновей, в том числе и мой отец: все четыре отчаянные игроки, и ни одному не открыла она своей тайны; хоть это было бы не худо для них и даже для меня. Но вот что мне рассказывал дядя, граф Иван Ильич, и в чём он меня уверял честью. Покойный Чаплицкий, тот самый, который умер в нищете, промотав миллионы, однажды в молодости своей проиграл – помнится Зоричу – около трехсот тысяч. Он был в отчаянии. Бабушка, которая всегда была строга к шалостям молодых людей, как-то сжалилась над Чаплицким. Она дала ему три карты, с тем, чтоб он поставил их одну за другою, и взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть. Чаплицкий явился к своему победителю: они сели играть. Чаплицкий поставил на первую карту пятьдесят тысяч и выиграл соника; загнул пароли, пароли-пе, – отыгрался и остался ещё в выигрыше…
– Однако пора спать: уже без четверти шесть.
В самом деле, уже рассветало: молодые люди допили свои рюмки и разъехались.
II
– II parait que monsieur est decidement pourles suivantes.
– Que voulez-vus, madame? Elles sont plus fraiches.
Светский разговор.
Старая графиня *** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали её. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад. У окошка сидела за пяльцами барышня, её воспитанница.
– Здравствуйте, grand’maman, – сказал, вошедши молодой офицер. – Bon jour, mademoiselle Lise. Grand’maman, я к вам с просьбою.
– Что такое, Paul?
– Позвольте представить одного из моих приятелей и привезти его к вам в пятницу на бал.
– Привези мне его прямо на бал, и тут мне его и представишь. Был ты вчерась у ***?
– Как же! очень было весело; танцевали до пяти часов. Как хороша была Елецкая!
– И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была её бабушка, княгиня Дарья Петровна?.. Кстати: я чай, она уж очень постарела, княгиня Дарья Петровна?
– Как, постарела? – отвечал рассеянно Томский, – она семь лет как умерла. Барышня подняла голову и сделала знак молодому человеку. Он вспомнил, что от старой
графини таили смерть её ровесниц, и закусил себе губу. Но графиня услышала весть, для неё новую, с большим равнодушием.
– Умерла! – сказала она, – а я и не знала! Мы вместе были пожалованы во фрейлины, и когда мы представились, то государыня…
И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот.
– Ну, Paul, – сказала она потом, – теперь помоги мне встать. Лизанька, где моя табакерка?
И графиня со своими девушками пошла за ширмами оканчивать свой туалет. Томский остался с барышнею.
– Кого это вы хотите представить? – тихо спросила Лизавета Ивановна.
– Нарумова. Вы его знаете?
– Нет! Он военный или статский?
– Военный.
– Инженер?
– Нет! кавалерист. А почему вы думали, что он инженер? Барышня замеялась и не отвечала ни слова.
– Paul! – закричала графиня из-за ширмов, – пришли мне, какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
– Как это, grand’maman?
– То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
– Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
– А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!
– Простите, grand’maman: я спешу… Простите, Лизавета Ивановна! Почему же вы думаете, что Нарумов инженер?
– И Томский вышел из уборной.
Лизавета Ивановна осталась одна: она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер. Румянец покрыл её щеки: она принялась опять за работу и наклонила голову над самой канвою. В это время вошла графиня, совсем одетая.
– Прикажи, Лизанька, – сказала она, – карету закладывать, и поедем прогуляться. Лизанька встала из-за пяльцев и стала убирать свою работу.
– Что ты, мать моя! глуха, что ли! – закричала графиня. – Вели скорей закладывать карету.
– Сейчас! – отвечала тихо барышня и побежала в переднюю. Слуга вошел и подал графине книги от князя Павла Александровича.
– Хорошо! Благодарить, – сказала графиня. – Лизанька, Лизанька! да куда ж ты бежишь?
– Одеваться.
– Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка первый том; читай вслух… Барышня взяла книгу и прочла несколько строк.
– Громче! – сказала графиня. – Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что ли?.. Погоди: подвинь мне скамеечку ближе… ну!
Лизавета Ивановна прочла ещё две страницы. Графиня зевнула.
– Брось эту книгу, – сказала она. – что за вздор! Отошли это князю Павлу и вели благодарить… Да что же карета?
– Карета готова, – сказала Лизавета Ивановна, взглянув на улицу.
– Что же ты не одета? – сказала графиня, – всегда надобно тебя ждать! Это, матушка, несносно.
Лиза побежала в свою комнату. Не прошло двух минут, графиня начала звонить изо всей мочи. Три девушки вбежали в одну дверь, а камердинер в другую.
– Что это вас не докличешься? – сказала им графиня. – Сказать Лизавете Ивановне, что я её жду.
Лизавета Ивановна вошла в капоте и в шляпке.
– Наконец, мать моя! – сказала графиня. – Что за наряды! Зачем это?.. Кого прельщать?.. А какова погода? – кажется, ветер.
– Никак нет-с, ваше сиятельство! очень тихо-с! – отвечал камердинер.
– Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и прехолодный! Отложить карету! Лизанька, мы не поедем: нечего было наряжаться.
«И вот моя жизнь!» – подумала Лизавета Ивановна.
В самом деле, Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи? Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь её, разжирев и поседев в её передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху. Лизавета Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в её прогулках и отвечала за погоду и за мостовую. Ей было назначено жалованье, которое никогда не доплачивали; а между тем требовали от неё, чтоб она одета была, как и все, то есть как очень немногие. В свете играла она самую жалкую роль. Все её знали и никто не замечал; на балах она танцевала только тогда, когда не хватало vis-a-vis, и дамы брали её под руку всякий раз, как им нужно было идти в уборную поправить что-нибудь в своём наряде. Она была самолюбива, живо чувствовала своё положение и глядела кругом себя, – с нетерпением ожидая избавителя; но молодые люди, расчетливые в ветреном своём тщеславии, не удостаивали её внимания, хотя Лизавета Ивановна была в сто раз милее наглых и холодных невест, около которых они увивались. Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод, зеркальце и крашеная кровать и где сальная свеча темно горела в медном шандале!
Однажды, – это случилось два дня после вечера, описанного в начале этой повести, и за неделю перед той сценой, на которой мы остановились, – однажды Лизавета Ивановна, сидя под окошком за пяльцами, нечаянно взглянула на улицу и увидела молодого инженера, стоящего неподвижно и устремившего глаза к её окошку. Она опустила голову и снова занялась работой; через пять минут взглянула опять, – молодой офицер стоял на том же месте. Не имея привычки кокетничать с прохожими офицерами, она перестала глядеть на улицу и шила около двух часов не поднимая головы. Подали обедать. Она встала, начала убирать свои пяльцы и, взглянув нечаянно на улицу, опять увидела офицера. Это показалось ей довольно странным. После обеда она подошла к окошку с чувством некоторого беспокойства, но уже офицера не было, – и она про него забыла…
Дня через два, выходя с графиней садиться в карету, она опять его увидела. Он стоял у самого подъезда, закрыв лицо бобровым воротником: черные глаза его сверкали из-под шляпы. Лизавета Ивановна испугалась, сама не зная чего, и села в карету с трепетом неизъяснимым.
Возвратясь домой, она подбежала к окошку, – офицер стоял на прежнем месте, устремив на неё глаза: она отошла, мучась любопытством и волнуемая чувством, для неё совершенно новым.
С того времени не проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не являлся под окнами их дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения. Сидя на своём месте за работой, она чувствовала его приближение, – подымала голову, смотрела на него с каждым днём долее и долее. Молодой человек, казалось, был за то ей благодарен: она видела острым взором молодости, как быстрый румянец покрывал его бледные щёки всякий раз, когда взоры их встречались. Через неделю она ему улыбнулась…
Когда Томский спросил позволения представить графине своего приятеля, сердце бедной девушки забилось. Но узнав, что Наумов не инженер, а конногвардеец, она сожалела, что нескромным вопросом высказала свою тайну ветреному Томскому.
Германн был сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи твердо убеждён в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью. Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твердость спасала его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, – а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры.
Анекдот о трёх картах сильно подействовал на его воображение и целую ночь не выходил из его головы. «Что, если, – думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, – что, если старая графиня откроет мне свою тайну! – или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать счастия?.. Представиться ей, подбиться в её милость, – пожалуй, сделаться её любовником, но на это требуется время – а ей восемьдесят семь лет, – она может умереть через неделю, -да через два дня!.. Да и самый анекдот?.. Можно ли ему верить?.. Нет! расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!»
Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, переддомом старинной архитектуры. Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величественного швейцара. Германн остановился.
– Чей это дом? – спросил он у углового будочника.
– Графини ***, – отвечал будочник.
Германн затрепетал. Удивительный анекдот снова представился его воображению. Он стал ходить около дома, думая об его хозяйке и о чудной её способности. Поздно воротился он в смиренный свой уголок; долго не мог заснуть, и, когда сон им овладел, ему пригрезились карты, зелёный стол, кипы ассигнаций и груды червонцев. Он ставил карту за картой, гнул углы решительно, выигрывал беспрестанно, и загребал к себе золото, и клал ассигнации в карман. Проснувшись уже поздно, он вздохнул о потере своего фантастического богатства, пошёл опять бродить по городу и опять очутился переддомом графини ***. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему. Он остановился и стал смотреть на окна. В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка проподнялась. Германн увидел личико и чёрные глаза. Эта минута решила его участь.
III
Vous m’ecrivez, mon ange, des lettres de quatre pages plus vite que je ne puis les lire.
Переписка.
Только Лизавета Ивановна успела снять капот и шляпу, как уже графиня послала за нею и велела опять подавать карету. Они пошли садиться. В то самое время, как два лакея приподняли старуху и просунули в дверцы, Лизавета Ивановна у самого колеса увидела своего инженера; он схватил ее руку; она не могла опомниться от испугу, молодой человек исчез: письмо осталось в её руке. Она спрятала его за перчатку и во всю дорогу ничего не слыхала и не видала. Графиня имела обыкновение поминутно делать в карете вопросы: кто это с нами встретился? – как зовут этот мост? – что там написано на вывеске? Лизавета Ивановна на сей раз отвечала наобум и невпопад и рассердила графиню.
– Что с тобою сделалось, мать моя! Столбняк на тебя нашёл, что ли? Ты меня или не слышишь или не понимаешь?.. Слава Богу, я не картавлю и из ума ещё не выжила!
Лизавета Ивановна её не слушала. Возвратясь домой, она побежала в свою комнату, вынула из-за перчатки письмо: оно было не запечатано. Лизавета Ивановна его прочитала. Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела и была очень им довольна.
Однако принятое ею письмо беспокоило её чрезвычайно. Впервые входила она в тайные, тесные сношения с молодым мужчиною. Его дерзость ужасала её. Она упрекала себя в неосторожном поведении и не знала, что делать: перестать ли сидеть у окошка и невниманием охладить в молодом офицере охоту к дальнейшим преследованиям? – отослать ли ему письмо?
– отвечать ли холодно и решительно? Ей не с кем было посоветоваться, у ней не было ни подруги, ни наставницы. Лизавета Ивановна решилась отвечать.
Она села за письменный столик, взяла перо, бумагу – и задумалась. Несколько раз начинала она своё письмо, – и рвала его: то выражения казались ей слишком снисходительными, то слишком жестокими. Наконец ей удалось написать несколько строк, которыми она осталась довольна. «Я уверена, – писала она, – что вы имеете честные намерения и что вы не хотели оскорбить меня необдуманным поступком; но знакомство наше не должно было начаться таким образом. Возвращаю вам письмо ваше и надеюсь, что не буду впредь иметь причины жаловаться на незаслуженное неуважение».
На другой день, увидя идущего Германна, Лизавета Ивановна встала из-за пяльцев, вышла в залу, отворила форточку и бросила письмо на улицу, надеясь на проворство молодого офицера. Германн подбежал, поднял его и вошёл в кондитерскую лавку. Сорвав печать, он нашёл своё письмо и ответ Лизаветы Ивановны. Он того и ожидал и возвратился домой, очень занятый своей интригою.
Три дня после того Лизавете Ивановне молоденькая, быстроглазая мамзель принесла записку из модной лавки. Лизавета Ивановна открыла её с беспокойством, предвидя денежные требования, и вдруг узнала руку Германна.
– Вы, душенька, ошиблись, – сказала она, – эта записка не ко мне.
– Нет, точно к вам! – отвечала смелая девушка, не скрывая лукавой улыбки. – Извольте прочитать!
Лизавета Ивановна пробежала записку. Германн требовал свидания.
– Не может быть! – сказала Лизавета Ивановна, испугавшись и поспешности требований и способу, им употреблённому. – Это писано верно не ко мне! – И разорвала письмо в мелкие кусочки.
– Коли письмо не к вам, зачем же вы его разорвали? – сказала мамзель, – я бы возвратила его тому, кто его послал.
– Пожалуйста, душенька! – сказала Лизавета Ивановна, вспыхнув от её замечания, – вперёд ко мне записок не носите. А тому, кто вас послал, скажите, что ему должно быть стыдно…
Но Германн не унялся. Лизавета Ивановна каждый день получала от него письма, то тем, то другим образом. Они уже не были переведены с немецкого. Германн писал их, вдохновенный страстию, и говорил языком, ему свойственным: в нём выражались и непреклонность его желаний и беспорядок необузданного воображения. Лизавета Ивановна уже не думала их отсылать: она упивалась ими; стала на них отвечать, – и её записки час от часу становились длиннее и нежнее. Наконец, она бросила ему в окошко следующее письмо:
«Сегодня бал у ***ского посланника. Графиня там будет. Мы останемся часов до двух. Вот вам случай увидеть меня наедине. Как скоро графиня уедет, её люди, вероятно, разойдутся, в сенях останется швейцар, но и он обыкновенно уходит в свою каморку. Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу. Коли вы найдёте кого в передней, то вы спросите, дома ли графиня. Вам скажут нет, – и делать нечего. Вы должны будете воротиться. Но, вероятно, вы не встретите никого. Девушки сидят у себя, все в одной комнате. Из передней ступайте налево, идите всё прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит; слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведёт в мою комнату».
Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светили тускло; улицы были пусты. Изредка тянулся Ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. – Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. Наконец графинину карету подали. Германн видел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в соболью шубу, и как вослед за нею, в холодном плаще, с головой, убранною свежими цветами, мелькнула её воспитанница. Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли. Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошёл к фонарю, взглянул на часы, – было двадцать минут двенадцатого. Германн ступил на графинино крыльцо и взошёл в ярко освещенные сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю и увидел слугу, спящего под лампою, в старинных, запачканных креслах. Лёгким и твёрдым шагом Германн прошёл мимо его. Зала и гостиная были темны. Лампа слабо освещала их из передней. Германн вошёл в спальню. Перед кивотом, наполненным старинными образами, теплилась золотая лампада. Полинялые штофные кресла и диваны с пуховыми подушками, с сошедшей позолотою, стояли в печальной симметрии около стен, обитых китайскими обоями. На стене висели два портрета, писанные в Париже m-me Lebrun. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зелёном мундире и со звездою; другой – молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудренных волосах. По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Гегоу, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретённые в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом. Германн пошёл за ширмы. За ними стояла маленькая железная кровать; справа находилась дверь, ведущая в кабинет; слева, другая – в коридор. Германн её отворил, увидел узкую, витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы… Но он воротился и вошёл в тёмный кабинет.
Время шло медленно. Всё было тихо. В гостиной пробило двенадцать; по всем комнатам часы одни за другими прозвонили двенадцать, – и всё умолкло опять. Германн стоял, прислонясь к холодной печке. Он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-то опасное, но необходимое. Часы пробили первый и второй час утра, – и он услышал дальний стук кареты. Невольное волнение овладело им. Карета подъехала и остановилась. Он услышал стук опускаемой подножки. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла и опустилась в вольтеровы кресла. Германн глядел в щёлку: Лизавета Ивановна прошла мимо его. Германн услышал её торопливые шаги по ступеням лестницы. В сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести и снова умолкло. Он окаменел.
Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с неё чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с её седой и плотно остриженной головы. Булавки дождём сыпались около неё. Желтое платье, шитое серебром, упало к её распухшим ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств её туалета; наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном её старости, она казалась менее ужасна и безобразна.
Как и все старые люди вообще, графиня страдала бессонницею. Раздевшись, она села у окна в вольтеровы кресла и отослала горничных. Свечи вынесли, комната опять осветилась одною лампадою. Графиня сидела вся жёлтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах её изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на неё, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от её воли, но по действию скрытого гальванизма.
Вдруг это мёртвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед графинею стоял незнакомый мужчина.
– Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! – сказал он внятным и тихим голосом. – Я не имею намерения вредить вам; я пришёл умолять вас об одной милости.
Старуха молча смотрела на него и, казалось, его не слыхала. Германн вообразил, что она глуха, и, наклонясь над самым её ухом, повторил ей то же самое. Старуха молчала по прежнему.
– Вы можете, – продолжал Германн, – составить счастие моей жизни, и оно ничего не будет вам стоить: я знаю, что вы можете угадать три карты сряду…
Германн остановился. Графиня, казалось, поняла, чего от неё требовали; казалось, она искала слов для своего ответа.
Это была шутка, – сказала она наконец, – клянусь вам! это была шутка!
Этим нечего шутить, – возразил сердито Германн. – Вспомните Чаплицкого, которому помогли вы отыграться.
Графиня видимо смутилась. Черты её изобразили сильное движение души, но она скоро впала в прежнюю бесчувственность.
– Можете ли вы, – продолжал Германн, – назначить мне эти три верные карты? Графиня молчала; Германн продолжал:
– Для кого вам беречь вашу тайну? Для внуков? Они богаты и без того: они же не знают и цены деньгам. Моту не помогут ваши три карты. Кто не умеет беречь отцовское наследство, тот всё-таки умрёт в нищете, несмотря ни на какие демонские усилия. Я не мот; я знаю цену деньгам. Ваши три карты для меня не пропадут. Ну!..
Он остановился и с трепетом ожидал её ответа. Графиня молчала; Германн стал на колени.
– Если когда-нибудь, – сказал он, – сердце ваше знало чувство любви, если вы помните её восторги, если вы хоть раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, – всем, что ни есть святого в жизни, – не откажите мне в моей просьбе! – откройте мне вашу тайну! – что вам в ней?.. Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором… Подумайте: вы стары; жить вам уж недолго, – я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну. Подумайте, что счастие человека находится в ваших руках; что не только я, но и дети мои, внуки и правнуки благославят вашу память и будут её чтить, как святыню…
Старуха не отвечала ни слова. Германн встал.
– Старая ведьма! – сказал он, стиснув зубы, – так я ж заставлю тебя отвечать… С этим словом он вынул из кармана пистолет.
При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела… Потом покатилась навзничь… и осталась недвижима.
– Перестаньте ребячиться, – сказал Германн, взяв её руку. – Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? – да или нет?
Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла.
IV
7 Mai 18**. Homme sams mceurs et sans religion!
Переписка.
Лизавета Ивановна сидела в своей комнате, ещё в бальном своём наряде, погружённая в глубокие размышления. Приехав домой, она спешила отослать заспанную девку, нехотя предлагавшую ей свою услугу, – сказала, что разденется сама, и с трепетом вошла к себе, надеясь найти там Германна и желая не найти его. С первого взгляда она удостоверилась в его отсутствии и благодарила судьбу за препятствие, помешавшее их свиданию. Она села, не раздеваясь, и стала припоминать все обстоятельства, в такое короткое время и так далеко её завлёкшие. Не прошло и трёх недель с той поры, как она в первый раз увидела в окошко молодого человека, – и уже она была с ним в переписке, – и он успел вытребовать от неё ночное свидание! Она знала имя его потому только, что некоторые из его писем были им подписаны; никогда с ним не говорила, не слыхала его голоса, никогда о нём не слыхала… до самого сего вечера. Странное дело! В самый тот вечер, на бале, Томский, дуясь на молодую княжну Полину ***, которая, против обыкновения, кокетничала не с ним, желал отомстить, оказывая равнодушие: он позвал Лизавету Ивановну и танцевал с нею бесконечную мазурку. Во всё время шутил он над её пристрастием к инженерным офицерам, уверял, что он знает гораздо более, нежели можно было ей предполагать, и некоторые из его шуток были так удачно направлены, что Лизавета Ивановна думала несколько раз, что её тайна была ему известна.
– От кого вы всё это знаете? – спросила она, смеясь.
– От приятеля известной вам особы, – отвечал Томский, – человека очень замечательного!
– Кто же этот замечательный человек?
– Его зовут Германном.
Лизавета Ивановна не отвечала ничего, но её руки и ноги поледенели…
– Этот Германн, – продолжал Томский, – лицо истинно романтическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства. Как вы побледнели!..
У меня голова болит… Что же говорил вам Германн, – или как бишь его?..
Германн очень недоволен своим приятелем: он говорит, что на его месте он поступил бы совсем иначе… Я даже полагаю, что Германн сам имеет на вас виды, по крайней мере он очень неравнодушно слушает влюблённые восклицания своего приятеля.
– Да где ж он меня видел?
– В церкви, может быть – на гулянье!.. Бог его знает! может быть, в вашей комнате, во время вашего сна: от него станет…
Подошедшие к ним три дамы с вопросами – oubli ou regret? – прервали разговор, который становился мучительно любопытен для Лизаветы Ивановны.
Дама, выбранная Томским, была сама княжна ***. Она успела с ним изъясниться, обежав лишний круг и лишний раз повертевшись перед своим стулом. – Томский, возвратясь на своё место, уже не думал ни о Германне, ни о Лизавете Ивановне. Она непременно хотела возобновить прерванный разговор; но мазурка кончилась, и вскоре после старая графиня уехала.
Слова Томского были ни что иное, как мазурочная болтовня, но они глубоко заронились в душу молодой мечтательницы. Портрет, набросанный Томским, сходствовал с изображением, составленным ею самою, и, благодаря новейшим романам, это уже пошлое лицо пугало и пленяло её воображение. Она сидела, сложа крестом голые руки, наклонив на открытую грудь голову, ещё убранную цветами… Вдруг дверь отворилась, и Германн вошёл. Она затрепетала…
– Где же вы были? – спросила она испуганным шёпотом.
– В спальне у старой графини, – отвечал Германн, – я сейчас от неё. Графиня умерла.
– Боже мой!., что вы говорите?..
– И кажется, – продолжал Германн, – я причиною её смерти.
Лизавета Ивановна взглянула на него и слова Томского раздались у неё в душе: у этого человека по крайней мере три злодейства на душе! Германн сел на окошко подле неё и всё рассказал.
Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак, эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, – вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его! Бедная воспитанница была не что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы старой её благодетельницы!.. Горько заплакала она в позднем, мучительном своём раскаянии. Германн смотрел на неё молча: сердце его также терзалось, но ни слёзы бедной девушки, ни удивительная прелесть её горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мёртвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения.
– Вы чудовище! – сказала наконец Лизавета Ивановна.
– Я не хотел её смерти, – отвечал Германн, – пистолет мой не заряжен. Они замолчали.
Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу: бледный свет озарил её комнату. Она отёрла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну.
Как вам выйти из дому? – сказала наконец Лизавета Ивановна. – Я думала провести вас по потаённой лестнице, но надобно идти мимо спальни, а я боюсь.
– Расскажите мне, как найти эту потаённую лестницу; я выйду.
Лизавета Ивановна встала, вынула из комода ключ, вручила его Германну и дала ему подробное наставление. Германн пожал её холодную безответную руку, поцеловал её наклоненную голову и вышел.
Он спустился вниз по витой лестнице и вошёл опять в спальню графини. Мёртвая старуха сидела окаменев; лицо её выражало глубокое спокойствие. Германн остановился перед нею, долго смотрел не неё, как бы желая удостовериться в ужасной истине; наконец вошёл в кабинет, ощупал за обоями дверь и стал сходить по тёмной лестнице, волнуемый странными чувствованиями. По этой самой лестнице, думал он, может быть, лет шестьдесят назад, в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причёсанный a l’oiseau royal, прижимая к сердцу треугольную шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться…
Под лестницею Германн нашёл дверь, которую отпер тем же ключом, и очутился в сквозном коридоре, выведшем его на улицу.
V
В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!»
Шведенборг.
Три дня после роковой ночи, в девять часов утра, Германн отправился в *** монастырь, где должны были отпевать тело усопшей графини. Не чувствуя раскаяния, он не мог однако совершенно заглушить голос совести, твердивший ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мёртвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, – и решился явиться на её похороны, чтобы испросить у ней прощения.
Церковь была полна. Германн насилу мог пробраться сквозь толпу народа. Гроб стоял на богатом катафалке под бархатным балдахином. Усопшая лежала в нём с руками, сложенными на груди, в кружевном чепце и в белом атласном платье. Кругом стояли её домашние: слуги в чёрных кафтанах с гербовыми лентами на плече и со свечами в руках; родственники в глубоком трауре, – дети, внуки и правнуки. Никто не плакал; слёзы были бы – une affectation. Графиня была так стара, что смерть её никого не могла поразить и что её родственники давно смотрели на неё, как на отжившую. Молодой архиерей произнёс надгробное слово. В простых и трогательных выражениях представил он мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим, умилительным проготовлением к христианской кончине. «Ангел смерти обрёл её, – сказал оратор, – бодрствующую в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного». Служба совершилась с печальным приличием. Родственники первые пошли прощаться с телом. Потом двинулись и многочисленные гости, приехавшие поклониться той, которая так давно была участницею в их суетных увеселениях. После них и все домашние. Наконец приблизилась старая барская барыня, ровесница покойницы. Две молодые девушки вели её под руки. Она не в силах была поклониться до земли, – и одна пролила несколько слёз, поцеловав холодную руку госпожи своей. После неё Германн решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником. Наконец приподнялся, бледен как сама покойница, взошёл на ступени катафалка и наклонился…
В эту минуту показалось ему, что мёртвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом. Германн поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь. Его подняли. В то же самое время Лизавету Ивановну вынесли в обмороке на паперть. Этот эпизод возмутил на несколько минут торжественность мрачного обряда. Между посетителями поднялся глухой ропот, а худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой офицер её побочный сын, на что англичанин отвечал холодно: Oh?
Целый день Германн был чрезвычайно расстроен. Обедая в уединённом трактире, он, против обыкновения своего, пил очень много, в надежде заглушить внутреннее волнение. Но вино ещё более горячило его воображение. Возвратясь домой, он бросился, не раздеваясь, на кровать и крепко уснул.
Он проснулся уже ночью: луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три. Сон у него прошёл; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини.
В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко, – и тотчас отошёл. Германн не обратил на то никакого внимания. Чрез минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял её за свою старую кормилицу и удивился, что могло привести её в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, – и Германн узнал графиню!
– Я пришла к тебе против своей воли, – сказала она твёрдым голосом, – но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду, – но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…
С этим словом она тихо повернулась, пошла к дверям и скрылась, шаркая туфлями. Германн слышал, как хлопнула дверь в сенях, и увидел, что кто-то опять поглядел к нему в окошко.
Германн долго не мог опомниться. Он вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толка. Дверь в сени была заперта. Германн возвратился в свою комнату, засветил там свечку и записал своё видение.
VI
Атанде!
Как вы смели мне сказать атанде?
Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!
Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семёрка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мёртвой старухи. Тройка, семёрка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: «Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная». У него спрашивали: «который час», он отвечал: «без пяти минут семёрка». Всякий пузатый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семёрка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семёрка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком. Все мысли его слились в одну, – воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила. Он стал думать об отставке и о путешествии. Он хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны. Случай избавил его от хлопот.
В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и весёлость приобрели уважение публики. Он приехал в Петербург. Молодёжь к нему нахлынула, забывая балы для карт и предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства. Нарумов привёз к нему Германна.
Они прошли ряд великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами. Несколько генералов и тайных советников играли в вист; молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки. В гостиной за длинным столом, около которого теснилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживлённые всегдашнею улыбкою. Нарумов представил ему Германна. Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться и продолжал метать.
Талья длилась долго. На столе стояло более тридцати карт. Чекалинский останавливался после каждой прокладки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования, ещё учтивее отгибал лишний угол, загибаемый рассеянною рукою. Наконец талья кончилась. Чекалинский стасовал карты и приготовился метать другую.
– Позвольте поставить карту, – сказал Германн, протягивая руку из-за толстого господина, тут же понтировавшего. Чекалинский улыбнулся и поклонился, молча, в знак покорного согласия. Нарумов, смеясь поздравил Германна с разрешением долговременного поста и пожелал ему счастливого начала.
– Идёт! – сказал Германн, надписав мелом куш над своей картою.
– Сколько-с? – спросил, прищуриваясь, банкомёт, – извините-с, я не разгляжу.
– Сорок семь тысяч, – отвечал Германн.
При этих словах все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна. – Он с ума сошёл! – подумал Нарумов.
– Позвольте заметить вам, – сказал Чекалинский с неизменной своею улыбкою, – что игра ваша сильна: никто более двухсот семидесяти пяти семпелем здесь ещё не ставил.
– Что ж? – возразил Германн, – бьёте вы мою карту или нет? Чекалинский поклонился с видом того же смиренного согласия.
– Я хотел только вам доложить, – сказал он, – что, будучи удостоен доверенности товарищей, я не могу метать иначе, как на чистые деньги. С моей стороны я конечно уверен, что довольно вашего слова, но для порядка игры и счетов прошу вас поставить деньги на карту.
Германн вынул из карман банковый билет и подал его Чекалинскому, который, бегло посмотрев его, положил на Германнову карту.
Он стал метать. Направо легла девятка, налево тройка.
– Выиграла! – сказал Германн, показывая свою карту.
Между игроками поднялся шёпот. Чекалинский нахмурился, но улыбка тотчас возвратилась на его лицо.
– Изволите получить? – спросил он Германна.
– Сделайте одолжение.
Чекалинский вынул из кармана несколько банковых билетов и тотчас расчёлся. Германн принял свои деньги и отошёл от стола. Нарумов не мог опомниться. Германн выпил стакан лимонаду и отправился домой.
На другой день вечером он опять явился у Чекалинского. Хозяин метал. Германн подошёл к столу; понтеры тотчас дали ему место. Чекалинский ласково ему поклонился.
Германн дождался новой тальи, оставил карту, положив на неё свои сорок семь тысяч и вчерашний выигрыш.
Чекалинский стал метать. Валет выпал направо, семёрка налево.
Германн открыл семёрку.
Все ахнули. Чекалинский видимо смутился. Он отсчитал девяносто четыре тысячи и передал Германну. Германн принял их с хладнокровием и в ту же минуту удалился.
В следующий вечер Германн явился опять у стола. Все его ожидали. Генералы и тайные советники оставили свой вист, чтоб видеть игру, столь необыкновенную. Молодые офицеры соскочили с диванов; все официанты собрались в гостиной. Все обступили Германна. Прочие игроки не поставили своих карт, с нетерпением ожидая, чем он кончит. Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но всё улыбающегося Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв её кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом.
Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.
– Дама ваша убита, – сказал ласково Чекалинский.
Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдёрнуться.
В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его…
– Старуха! – закричал он в ужасе.
Чекалинский потянул к себе проигранные билеты. Германн стоял неподвижно. Когда отошёл он от стола, поднялся шумный говор. – Славно спонтировал! – говорили игроки. – Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом.
Заключение
Германн сошёл с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: «Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, дама!..»
Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини. У Лизаветы Ивановны воспитывается бедная родственница.
Томский произведён в ротмистры и женится на княжне Полине.
О произведении
Повесть Пушкина «Пиковая дама» — одна из немногих в творчестве Пушкина, которая имеет мистическую окраску и тем она неожиданна и интересна. Сюжет произведения Пушкину подсказал молодой князь Голицын, который проигравшись однажды в пух и прах сумел вернуть все проигранное благодаря совету своей бабки. Она назвала ему три карты, на которые нужно было ставить.
Повесть была написана в Болдино в 1833 году, но черновик не сохранился. Она была опубликована во втором номере «Библиотеки для чтения» за 1834 год и была невероятно популярна. Пушкин дал читателям то, что от него ждали. В апреле 1834 года он написал в своем дневнике:
«Моя „Пиковая дама“ в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку, туза».
Высокую оценку повесть получила и у критиков. К примеру, А.А. Краевский писал: «В «Пиковой даме” герой повести создание истинно оригинальное, плод глубокой наблюдательности и познания сердца человеческого; он обставлен лицами, подсмотренными в самом обществе <…>; рассказ простой, отличающийся изящностью».
«Пиковая дама» произвела при появлении своем в 1834 г. всеобщий говор и перечитывалась, от пышных чертогов до скромных жилищ, с одинаковым наслаждением. Общий успех этого легкого и фантастического рассказа особенно объясняется тем, что в повести Пушкина есть черты современных нравов, которые обозначены, по его обыкновению, чрезвычайно тонко и ясно». (П. П. Анненков).
Известный французский новеллист Проспер Мериме перевел «Пиковую даму» на русский язык. По этому произведению Петр Ильич Чайковский написал изумительную одноименную оперу. Повесть выдержала несколько экранизаций. Последняя увидела свет в 2016 году. Это фильм Павла Лунгина «Дама Пик».
Виртуозно построенная повесть Пушкина: готический ужас, инкарнация Наполеона и притча о том, как алчность и мономания порабощают человека.
комментарии: Лев Оборин
О чём эта книга?
Молодой инженер Германн узнаёт, что бабушке его приятеля, старой графине, известен секрет трёх карт, способных принести выигрыш. Тайна графини преследует его, заставляя забыть о романтических чувствах, осторожности и человечности.
Когда она написана?
Первые наброски к повести относятся к 1832 году. На протяжении 1833-го Пушкин возвращается к «Пиковой даме» и заканчивает её, вероятно, осенью в Болдине — это была «вторая Болдинская осень», во время которой он пишет «Медный всадник», «Анджело», часть «Песен западных славян», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мёртвой царевне и о семи богатырях», несколько стихотворений, заканчивает «Историю Пугачёва».
Александр Пушкин. Репродукция портрета Ореста Кипренского. 1827 год
Culture Club/Getty Images
Как она написана?
«Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат», — писал Пушкин. «Пиковая дама» — короткая повесть, написанная очень ясным, немного ироничным языком «от третьего лица»: первый публикатор повести Осип Сенковский называл её идеальным образцом светского повествования 1 Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В. В. Избранные труды: О языке художественной прозы. М.: Наука, 1980. С. 236. . Психологические наблюдения здесь выносятся наружу (мы угадываем, что происходит с героями, по их поведению, мимике), но в то же время Пушкин, как «всеведущий автор», проникает в мысли своего главного героя — Германна — и показывает происходящее его глазами. При этом авторское всеведение, как отмечает филолог Сергей Бочаров, заканчивается там, «где повесть вступает в фантастику», в область таинственного 2 Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. C. 200-201. .
«Пиковая дама» очень динамична, насыщена действием, выраженным в энергичных глаголах. Несмотря на краткость, она полна символов и перекличек. Здесь нет ни одной случайной детали, «семантическое многообразие доведено до предела» 3 Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В. В. Избранные труды: О языке художественной прозы. М.: Наука, 1980. С. 176. . Хотя в «Пиковой даме» нет фигуры рассказчика (в черновых редакциях Пушкин начинал писать от первого лица), чувствуется, что повествование ведётся человеком, хорошо знающим круг игроков и чуть ли не лично знакомым с героями.
Что на неё повлияло?
Европейская готическая проза, особенно произведения Э. Т. А. Гофмана. «Красное и чёрное» Стендаля. Зарубежные повести об игроках (такие как «Голландский купец») и исторические анекдоты «галантного» XVIII века. Мистические истории, ходившие в среде игроков, и личный картёжный опыт Пушкина. Русская бытовая проза XVIII-XIX веков.
Моя «Пиковая дама» в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку и туза
Александр ПушкинПовесть, вероятно, предназначалась для совместного с Гоголем и Владимиром Одоевским альманаха «Тройчатка», но этот альманах так и не вышел. Пушкин опубликовал «Пиковую даму» во втором томе журнала «Библиотека для чтения» за 1834 год. «Библиотека», учреждённая незадолго до этого, быстро стала самым популярным журналом в России — в первую очередь благодаря именитым авторам, привлечённым небывало крупными гонорарами. В том же году Пушкин включил «Пиковую даму» в состав своего сборника повестей.
Издательство «Нева». Берлин, 1922 год
Издательство «Нева». Берлин, 1921 год
Как её приняли?
Повесть имела успех в обществе, восприимчивом как к острому светскому сюжету, так и к описанию собственного быта. Непонятные нам сегодня карточные термины были для русского света азбукой, и литературная игра с ними легко считывалась. Сам Пушкин записал в дневнике: «Моя «Пиковая дама» в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку и туза». Современная Пушкину критика отмечала влияние на «Пиковую даму» произведений Гофмана, которым Пушкин действительно увлекался. Виссарион Белинский полагал, что «Пиковая дама» не повесть, а скорее рассказ, так как для повести содержание «слишком исключительно и случайно», но при этом называл этот «рассказ» «верхом мастерства».
«Пиковая дама» сплавила воедино мотивы рока и карточной игры, выраженные в русском дворянском сознании. После повести Пушкина представление о жизни как игре и об игре как возможности переменить жизнь самым роковым образом утвердилось в «карточных» текстах: «Маскараде» и «Штоссе» Лермонтова, «Игроке» Достоевского. Вскоре после публикации «Пиковая дама» была переработана для театра: А. А. Шаховской сделал из неё весьма посредственную пьесу «Хризомания, или Страсть к деньгам». «Пиковую даму» перевёл на французский Проспер Мериме, и в 1850 году на основе этого перевода была создана опера Фроманталя Галеви, а ещё 40 лет спустя появилась куда более известная опера — «Пиковая дама» Чайковского, очень серьёзно отступающая от пушкинского сюжета. Повесть неоднократно экранизировалась и ставилась на сцене. Ей посвящено множество пушкиноведческих работ, в том числе фундаментальные — А. Л. Слонимского, В. В. Виноградова, Ю. М. Лотмана.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская государственная библиотека
Был ли прототип у старой графини?
В своём дневнике Пушкин писал: «При дворе нашли сходство между старой Графиней и кн. Н. П. и, кажется, не сердятся». Это «кажется, не сердятся» намекает на то, что при дворе угадали верно. Речь шла о княгине Наталье Петровне Голицыной, «фрейлине при дворе четырёх императоров». Она родилась в 1744 году (хотя некоторые источники указывают 1741-й) — таким образом, 87-летний возраст старой графини указывает, что действие «Пиковой дамы» происходит в современную читателям эпоху. В молодости Голицына — урождённая Чернышёва (отметим связь этой фамилии с чёрной мастью пиковой дамы) — действительно была очень красива, а её муж князь Владимир Голицын действительно был человеком слабохарактерным и находился у своей жены в подчинении. При русском дворе она пользовалась огромным уважением. По воспоминаниям прозаика Владимира Соллогуба: «Императоры высказывали ей любовь почти сыновнюю. В городе она властвовала какою-то всеми признанною безусловной властью. После представления ко двору каждую молодую девушку везли к ней на поклон; гвардейский офицер, только надевший эполеты, являлся к ней, как к главнокомандующему». И хотя в старости её называли уже не «московской Венерой», а «усатой княгиней», преклонения перед ней это не умаляло: Наталья Петровна воплощала идеал великосветской дамы.
В «Пиковой даме» парижский успех старой графини Анны Федотовны относится к концу 1760-х — началу 1770-х годов, и упоминания герцога де Ришельё и графа Сен-Жермена сообщают рассказу Томского о своей бабушке историческую достоверность. Реальная Голицына действительно жила с семьёй в Париже и была прозвана «московской Венерой», но позже — в первой половине 1780-х; Ришельё был тогда уже глубоким стариком, а Сен-Жермену оставалось жить совсем недолго, и жил он в Германии — таким образом, между старой графиней и княгиней Голицыной невозможно поставить знак равенства.
Анекдот о трёх картах, известных Голицыной от Сен-Жермена, не выдумка Пушкина: эту историю ему сообщил приятель, картёжник и бретёр — внучатый племянник княгини Сергей Голицын-Фирс, которому старуха некогда помогла отыграться. После выхода повести Пушкина дом княгини Голицыной на Малой Морской улице стали называть «домом Пиковой дамы» — и называют так до сих пор. Ирония судьбы заключается в том, что Голицына пережила Пушкина. Она умерла 20 декабря 1837 года в возрасте 93 лет.
По воспоминаниям друга Пушкина Павла Нащокина, Пушкин признавался, что сообщил старой графине некоторые черты другой великосветской дамы XVIII века — Натальи Кирилловны Загряжской. Она была в родстве с женой Пушкина Натальей Гончаровой, и Пушкин поддерживал с ней добрые отношения. Она также дожила до глубокой старости и умерла всё в том же 1837 году, пережив Пушкина.
Владимир Боровиковский. Наталья Петровна Голицына. 1790-е годы. Русский музей. Современники Пушкина увидели сходство между Голицыной и графиней из «Пиковой дамы»
Wikimedia Commons
Наталья Загряжская. Литография Александра Мошарского с картины Петра Соколова. 1835–1839 годы. Государственный Эрмитаж. Некоторые черты старой графини были списаны Пушкиным с Загряжской
Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images
Кто такой граф Сен-Жермен?
Граф Сен-Жермен, от которого графиня получает секрет трёх карт, — реальное историческое лицо. Это был один из самых загадочных европейских деятелей XVIII века: оккультист, алхимик, композитор, сердцеед, дипломат при дворе Людовика XV; среди прочего он выполнял сложные поручения во время Семилетней войны. Настоящее его имя неизвестно; неизвестно даже, был ли он в самом деле графом (сам он рассказывал, что его отец — трансильванский князь Ференц II Ракоци). В странствиях Сен-Жермен объехал почти всю тогдашнюю европейскую ойкумену. С его путешествиями и чернокнижием связано множество легенд. Среди его знакомых и соперников были другие знаменитые авантюристы XVIII века — Казанова и Калиостро (первого упоминает в «Пиковой даме» Томский; с последним, по мнению Леонида Гроссмана, связан сюжет повести: о Калиостро также рассказывали, что он угадывал выигрышные номера в придворной лотерее 4 Гроссман Л. П. Этюды о Пушкине. М., Пг.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1923. C. 68. ).
Фигура Сен-Жермена — эффектный способ придать анекдоту вес и таинственность; не исключено, что ореол славы алхимика, хваставшегося умением получать золото и алмазы, оказывает решающее влияние на Германна. Для нас, однако, важно, что Жермен и Германн — варианты одного и того же имени: покойный авантюрист оказывается двойником-предшественником Германна; один дарит графине тайну, второй отнимает её себе на беду. Возможен любовный подтекст этого двойничества: как мы помним, Германн заклинает старуху чувствами жены, матери, любовницы (а до этого ему в голову даже приходит дикая мысль стать её любовником); о любовной интриге графини с Сен-Жерменом в повести ничего не сказано, но нравы «галантного века» вполне могли такое предполагать (собственно, прямой намёк на это содержит либретто оперы Чайковского). Когда Германн, уходя от мёртвой графини, представляет себе, как шестьдесят лет назад по этим же ступеням «в шитом кафтане, причёсанный à l’oiseau royal, прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле», он описывает образцового кавалера XVIII века — возможно, неосознанно помня о Сен-Жермене. Некоторые комментаторы «Пиковой дамы» трактуют противопоставление Германна и Сен-Жермена во фрейдистском ключе: в разных работах граф оказывается то символическим отцом Германна, то его соперником 5 Cornwell N. “You’ve heard of the Count Saint-Germain...” — in Pushkin’s “The Queen of Spades” and Far Beyond // New Zealand Slavonic Journal. 2002. P. 49-50. .
Покровителем графа Сен-Жермена должен быть святой Герман Парижский; в честь этого святого названо аббатство в Париже, а по аббатству — фешенебельное предместье, обиталище старинной парижской знати, в котором, конечно, бывала старая графиня Анна Федотовна. Эта коннотация усиливает контраст между графом Сен-Жерменом и бедным инженером Германном: в их двойничестве есть пародийный оттенок.
Портрет графа Сен-Жермена. В «Пиковой даме» Сен-Жермен открывает графине Анне Федотовне тайну трёх карт
Bibliothèque publique et universitaire, Neuchâtel
Почему в имени Германна двойная «н»?
В немецком языке существуют варианты Herrmann, Hermann, Herman. Второе написание считается более старым и базовым именно для немецкого имени, хотя происходит это имя от латинского слова с одним n (germanus — «брат»). Существует версия, что Германн у Пушкина — не имя, а фамилия (все прочие офицеры из круга Германна названы по фамилиям), однако в черновиках у Пушкина есть и написание с одной «н», а фраза в окончательном тексте «его зовут Германном» недвусмысленно указывает на то, что перед нами имя. По мнению филолога Ирины Кощиенко, Пушкин нарочно разводит имя своего героя с его латинским прообразом: «его немец не имел ни родственников, ни даже родственной души» 6 Кощиенко И. В. К толкованию эпиграфов повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» // Вестник Псковского государственного университета. Серия «Социально-гуманитарные науки». 2016. № 4. С. 86. . В опере Чайковского Германн вновь сделался Германом.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская Государственная Библиотека
Что означает инженерная профессия Германна и сколько ему лет?
Германн — военный инженер, пребывающий в скромном чине, едва ли выше поручика; он либо офицер Главного инженерного училища, либо слушатель офицерских классов Института путей сообщения 7 Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1984. С. 84-88. . Приверженность к точным наукам и расчёту усиливает стереотипно немецкие черты его характера — которым, однако, противопоставлены другие: Германн в высшей степени способен к романтической экзальтации. Хотя Германн принадлежит к компании молодых людей, он не совсем юн: его могут рассматривать в качестве жениха.
Почему Германна сравнивают с Наполеоном и Мефистофелем?
«У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства» — так рекомендует своего приятеля Томский, и эта характеристика амбивалентна: Германн предстаёт человеком скорее не дурным, а интересным и загадочным, как и подобает романтическому герою.
Литературоведы не раз объясняли связь образа Германна с Наполеоном и Мефистофелем: так, Григорий Гуковский писал о «всепожирающей жажде утверждения», свойственной и Наполеону, и Германну 8 Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: ГИХЛ, 1957. C. 343. , а Борис Мейлах — о «циническом отношении к жизни, ко всему святому для человека», роднящем Германна с демоном Гёте 9 Мейлах Б. С. Пушкин и его эпоха. М.: ГИХЛ, 1958. C. 634. . Внешность Наполеона особенно ясно проявляется в Германне после его трагического визита к старой графине — и поражённая им Лизавета Ивановна помогает Германну спастись. Но кроме внешности Томский подмечает глубинное сходство — вплоть до «трёх злодейств» из первой части «Фауста».
Собственно, это не повесть, а анекдот: для повести содержание «Пиковой дамы» слишком исключительно и случайно
Виссарион Белинский
Наполеон, безусловно, главный прототип романтической «отрицательной» фигуры, и его дух не отпускал европейскую литературу ещё долго после его смерти — вспомним хотя бы наполеоновские терзания Раскольникова в «Преступлении и наказании». Подобный тёмный герой связывается в сознании с потусторонними силами зла — Наполеона многократно уподобляли Антихристу. Подобно Наполеону, Германн готов на всё ради своей цели; подобно Наполеону, он бросает вызов року, начинает с блистательных побед, но затем терпит сокрушительное поражение. В творчестве Пушкина Наполеон занимает особое место: достаточно вспомнить стихотворения «К морю» и «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» — в последнем, кстати, появляется призрак Наполеона, что даёт пушкинисту Виктору Листову повод увидеть в этом стихотворении претекст «Пиковой дамы». Наполеону подражает и ещё один важный для Пушкина герой — Жюльен Сорель из «Красного и чёрного» Стендаля, относящийся к жизни как к долгой игре с большими ставками — и в итоге проигрывающий 10 Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В. В. Избранные труды: О языке художественной прозы. М.: Наука, 1980. С. 199; Вольперт Л. И. Тема игры с судьбой в творчестве Пушкина и Стендаля: «Красное и черное» и «Пиковая дама» // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1986. С. 105-114. .
Гётевский Мефистофель — ещё один обворожительный злодей, терпящий крах (вторая часть «Фауста» вышла лишь за два года до «Пиковой дамы»). Можно отметить сходство Германна не только с Мефистофелем, но и с Фаустом. Как замечает Листов, заветная последовательность карт — тайна, которая даётся не просто так: условие графини — ставить не больше одной карты в сутки, никогда больше не играть и жениться на Лизавете Ивановне. «Германну предстоит вступить в наследство, отягчённое долгом, — говорит Листов. — <…> Грубо говоря, это продажа души дьяволу за карточный выигрыш. И, собственно говоря, в самой исходной беседе Германна с графиней он и сам намекает на это знание: если тайна отягчена продажей души, то я готов на это, — говорит он. И вот это условие — продажа Души».
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская государственная библиотека
Как Пушкин обыгрывает немецкое происхождение Германна?
Сходство с героями «Фауста», разумеется, имеет отношение к немецкому происхождению Германна. В его портрете подчёркиваются черты, казалось бы, противоположные поведению романтического героя: сдержанность, немецкая расчётливость; всё это усиливается его инженерной специальностью. В черновых набросках Пушкин ещё сильнее «онемечивал» характер Германна; в итоговом варианте под стереотипными немецкими чертами скрываются байронические страсти, «непреклонность желаний» и «беспорядок необузданного воображения». Дьявольское хладнокровие Германна, способного спокойно ждать в ночи рандеву с графиней и в то же время запомнить всю обстановку её дома, сменяется взрывом эмоций во время разговора со старухой. По мнению Александра Слонимского, автора тонкой статьи о композиции «Пиковой дамы», именно противоречие в природе Германна — аккуратность «немца» против страсти романтического героя — приводит к сбою в выверенной игре 11 Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы» // Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова. Пушкинист IV / Под ред. В. В. Яковлева. М., Пг.: Госиздат, 1922. С.178. : Германн «обдёргивается», вытаскивает не ту карту.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская государственная библиотека
Во что играют герои «Пиковой дамы»? Можно ли понять повесть, не зная тонкостей карточной игры?
Мир картёжников был Пушкину хорошо знаком, хотя обыкновенно он играл неудачно и делал крупные долги. Характерно, что первый прозаический набросок Пушкина — «Наденька» (1819) — открывается сценой ночной карточной игры, очень похожей на то, что будет в «Пиковой даме». «Страсть к игре есть самая сильная из страстей», — говорил он своему приятелю Алексею Вульфу. Эта страсть едва не разорила его во время игры с известным картёжником Василием Огонь-Догановским: Пушкин проиграл ему огромную сумму — 24 800 рублей — и расплачивался несколько лет. В пушкинистике высказывались предположения, что черты Догановского Пушкин сообщил Чекалинскому из «Пиковой дамы» 12 Оксман Ю. Г. «Пиковая дама» // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 6 т. Т. 6: Путеводитель по Пушкину. М., Л.: ГИХЛ, 1931. С. 279.; Парчевский Г. Ф. Пушкин и карты. СПб.: Русская Виза, 1996. C. 89-92. .
Игра, в которую Германн играет с Чекалинским, называется фараон; во времена Пушкина её называли также банк и штосс. Это игра азартная (выигрыш здесь зависит от случая) и элементарная. Вот как описывает её автор книги «Пушкин и карты» Георгий Парчевский 13 Парчевский Г. Ф. Пушкин и карты. СПб.: Русская Виза, 1996. C. 6-7. :
«Чаще всего игра велась в доме хозяина-банкомёта (банкира). Он держит банк, то есть ставит определённую сумму денег, предназначенную к розыгрышу. Понтёр, играющий (понтирующий) против, ставит на карту свою сумму. У каждого игрока своя колода карт. Банкомёт мечет карты в том порядке, в каком они расположены у него в колоде. Если поставленная понтёром карта выпадает на правую сторону, то выигрывает банкомёт, если на левую — понтёр. При этом масть в расчёт не принимается».
Ошибка Германна, соответственно, в том, что он, поставив на туз, с самого начала вытянул из своей колоды вместо туза даму. По совпадению туз и дама оказались в колоде Чекалинского рядом и одновременно легли на стол.
Простота и азартность фараона делали его едва ли не самой популярной карточной игрой в европейском светском обществе как минимум с конца XVII века. Её популярность не ослабевала: в фараон играли и юноши в доме Чекалинского, и — шестьюдесятью годами раньше — старая графиня. Современники Пушкина, читавшие «Пиковую даму», разумеется, понимали, что означает «играть мирандолем» (играть осторожно, не увеличивая ставок), «загибать пароли́» (увеличивать ставки вдвое), «выиграть соника» (выиграть сразу, на первой же карте).
Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал «Пиковую даму» — верх искусства фантастического
Фёдор Достоевский
Мотив фараона реализуется в «Пиковой даме» не только за игорным столом. Писатель Анатолий Королёв замечает : проникнув в дом графини, Германн видит два портрета — её и её покойного мужа, которые можно соотнести с дамой и королём. Выбирая, куда ему идти — в комнату Лизаветы или в кабинет графини, Германн поворачивает направо, в кабинет; правая сторона стола в фараоне — несчастливая для понтёра, и Германн, отказываясь от любви Лизаветы, предопределяет свою судьбу. «Карта на зелёном сукне стола (вот откуда зелёный ельник на полу церкви) и гроб на катафалке — это одно и то же, расклад проигрыша на игральном столе фараона». Фраза Чекалинского «Дама ваша убита», совершенно обыденная в картёжном арго, для Германна, конечно, означает ещё и смерть старой графини.
В статье о «Пиковой даме» Юрий Лотман рассматривает игру в фараон как текст, делимый на эпизоды (талии, то есть партии) и фразы (выпадение отдельных карт) 14 Лотман Ю. М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 786-814, 798-799. ; с этим текстом перекликаются элементы сюжета. Но это не единственная функция мотивов игры в «Пиковой даме»: они вписывают «Пиковую даму» в «карточный» контекст русской прозы начала XIX века. Лотман напоминает, что фаталистичное отношение к жизни, уподобляющее её карточной игре, характерно для романтического сознания (в «Пиковой даме» Чайковского это отношение выражено афористичной строкой Германна: «Что наша жизнь? — Игра!»); и, наоборот, азартная игра мыслилась как проявление случая, рока, управляющего человеческой жизнью 15 Лотман Ю. М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 793-797. . «Было бы односторонним упрощением», пишет Лотман, видеть в этом мироощущении «только отрицательное начало»: случай увлекателен, он деавтоматизирует жизнь — это объясняет внезапную страсть рационального Германна к карточной игре и входит в противоречие с его неуёмной жаждой наживы. При этом фараон, где всё зависит от случая, сам по себе автоматичен, ибо построен на бессмысленных действиях.
Игральные карты. Россия, 1815 год
Какова символика трёх заветных карт и пиковой дамы?
Пушкинская комбинация карт запоминается элементарно. Во-первых, с самого начала известно, что их три (важное, сакральное число). Во-вторых, когда их тайна открывается, они даются в лаконичной восходящей последовательности: тройка, семёрка, туз. В-третьих, Пушкин подготавливает к этой комбинации. Вспомним, что изначально Германн пытается сопротивляться мысли о тайне графини: «Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» Обратим внимание: «утроит, усемерит» — Германн невольно угадывает тройку и семёрку 16 Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. C. 187. ; более того, по замечанию С. Давыдова, на стыке слов «утроит, усемерит» скрывается «тус» (туз) 17 Davydov S. The Ace in “The Queen of Spades” // Slavic Review. 1999. Vol. 58. No. 2. Special Issue: Aleksandr Pushkin 1799-1999. P. 314. . Это одно из многих символических совпадений, которыми пронизана повесть.
Узнав тайну графини, Германн начинает бредить тройкой, семёркой и тузом:
«Увидев молодую девушку, он говорил: «Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная». У него спрашивали: «который час», он отвечал: «без пяти минут семёрка». Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семёрка, туз — преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семёрка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком».
Экзотичность этого бреда (грандифлор — то есть цветок с крупными лепестками, готические ворота, паук) — ещё один способ намертво запомнить заветную комбинацию. Есть и другие: А. Слонимский выдвигает спорную 18 Лежнёв А. З. Проза Пушкина: опыт стилевого исследования. М.: Гослитиздат, 1937. С. 184-196. гипотезу о том, что «особое значение сосредоточенных размышлений Германна о трёх картах выражается в ритмизации речи» 19 Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы» // Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова. Пушкинист IV / Под ред. В. В. Яковлева. М., Пг.: Госиздат, 1922. С. 176. : думая о «тройке, семёрке, тузе», он постоянно впадает в напряжённый трёхстопный дактиль. По замечанию Лорена Лейтона, в описании дома графини постоянно повторяются сочетания звуков «три», «семь», «раз» (туз) 20 Leighton L. G. Gematria in “The Queen of Spades”: A Decembrist Puzzle // Slavic and East European Journal. 1976. Vol. 21. No. 4. P. 455-456. . Короче говоря, забыть эту комбинацию невозможно; тем разительнее кажется ошибка Германна.
«Профиль-то» у него как у Наполеона, это верно, но насчёт «души Мефистофеля» — это Томский польстил и ему, и себе: далеко Германну и до Мефистофеля
Владислав Ходасевич
Символика карт в различных системах гаданий различалась, но предсказания в большинстве гадательных книг нарочно устроены так, чтобы при желании их можно было приспособить к наличным обстоятельствам — в том числе и к сюжету «Пиковой дамы». Так, в русской гадательной книге 1812 года червонная тройка обещает счастье и отмщение злодею, червонная семёрка — «От вас самих зависит то и другое» и «Опасайтесь, чтоб из безделицы не вышло чего важного», червонный туз — «Судьба вам посылает верного друга, не убегайте от него; он избавит вас от злейшей беды» (Германн обманывает Лизу и не стремится к союзу с ней). Трефовый туз — «Дело сделано, раскаяние уже поздно, не думайте об успехе», трефовая тройка — «Опасайтесь злобных и коварных поступок». Бубновая тройка — «Обязательство, которое вы имеете с известною вам особою, весьма опасно». Пиковая тройка — «Жестокостию своего сердца сделаете сами себе печаль», пиковая семёрка — «Не надейтесь получить, сами потому причиною». Наконец, пиковая дама среди прочего говорит гадающему: «Будьте готовы, неприятному для вас случаю». В той же книге приводится таблица значений карт, где пиковая дама означает «злую женщину». Но наряду с этим для тех же карт указаны и благоприятные предсказания: та же пиковая дама может означать и «За ваше постоянство будете награждены полным удовольствием». Всё это подсказывает, что в карточном гадании настоящее значение имеет случай — с чем трудно примириться Германну.
Пиковая дама в повести ассоциируется со старой графиней, причём ассоциация задана с самого начала: «В то время дамы играли в фараон», — говорит Томский; одной из этих дам была его бабушка. Германну, явившемуся на похороны графини, кажется, что та подмигивает ему из гроба, это же лицо он видит на роковой карте. «Он сам «обдёрнулся», выбрав даму вместо туза как свою судьбу», — напоминает Сергей Бочаров 21 Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. C. 190. . Эпиграф из «новейшей гадательной книги» — «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность» — может намекать на загробную месть покойницы. Дама пик в различных гаданиях символизирует двойственность: любая дама означает благотворное женское начало, но пиковая масть обыкновенно трактуется как неблагоприятная, зловещая. В современных Пушкину текстах о картах пиковую даму часто называли старухой или вдовой 22 Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В. В. Избранные труды: О языке художественной прозы. М.: Наука, 1980. С. 193-194. .
Фрагменты книги «Чародей или новый и полный всеобщий оракул: часть 1-2». Санкт-Петербург, 1812 год
Российская государственная библиотека
Российская государственная библиотека
Старая графиня действительно является Германну — или это галлюцинация?
Возможны оба варианта, и у каждого есть свои сторонники 23 Гуревич А. М. Авторская позиция в «Пиковой даме» // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2011. Т. 70. № 1. С. 37.; Муравьева О. С. Фантастика в повести Пушкина «Пиковая дама» // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1978. Т. 8. С. 62-63. . На то, что явление старухи — галлюцинация Германна, может указывать несколько подробностей. В первую очередь это изначальная маниакальность его поведения (он жадно внимает анекдоту Томского, лишается сна, готов даже набиться в любовники 87-летней старухе, почти без колебаний предпочитает любви Лизы возможность выведать секрет трёх карт) и исход его судьбы — сумасшествие; Германн мог быть предрасположен к галлюцинациям. Кроме того, накануне своего видения он, расстроенный своим участием в смерти графини, пьёт вино, которое «горячит его воображение».
Однако «Пиковая дама» прочно вписана в традицию готической прозы, где подобные явления призраков — часть реальности. Неопределённость в этом вопросе — главный фокус «Пиковой дамы»: повествование Пушкина абсолютно реалистично — и в то же время повествует о вещах необычных, так что мистическая встреча не выглядит инородно; «Пушкин нигде не подтверждает тайну, но он нигде её не дезавуирует» 24 Манн Ю. В. Эволюция гоголевской фантастики // К истории русского романтизма. М.: 1973. С. 219-258. . Эту амбивалентность отмечал ещё Достоевский: «И вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя её, вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов». Перед нами приём «ненадёжного повествователя»; один из самых известных его примеров в мировой литературе — другая повесть о призраках, «Поворот винта» Генри Джеймса.
Стоит отметить, что фантастичность «Пиковой дамы» начисто отрицало большинство советских исследователей, в частности Г. Гуковский, Н. Степанов, М. Алексеев. Напротив, западные и постсоветские литературоведы (Н. Розен, А. Коджак, Ф. Раскольников) посвятили мистическим и фантастическим аспектам повести серьёзные работы.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская государственная библиотека
Как «Пиковая дама» соотносится с готической литературой?
Вопрос о фантастичности «Пиковой дамы» с неизбежностью приводит к Гофману. 1820-30-е — время, когда русские прозаики увлекались Гофманом всерьёз. Пушкин внимательно читал Гофмана во французских переводах. Образ небогатого инженера Германна возможно соотнести со студентом Бальтазаром из «Крошки Цахеса» или монахом Медардом из «Эликсиров Сатаны» (романа, в котором по сюжету появляется игра в фараон); наконец, гибельное очарование карточной игры, способной свести с ума, — тема гофмановской новеллы «Счастье игрока». Характерно, что историю о трёх картах Германн сначала называет сказкой — даёт вполне гофмановское жанровое определение. Однако, как указывает А. Гуревич, герои, вовлекаемые потусторонними силами в макабрические перипетии, у Гофмана изначально невинны — у Пушкина же в Германне с самого начала есть некая душевная червоточина, делающая его уязвимым 25 Гуревич А. М. Авторская позиция в «Пиковой даме» // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2011. Т. 70. № 1. С. 38. . В «Пиковой даме» Пушкин уже критически относится к романтическому устройству биографии гофмановских героев: «Пушкин не просто изображает помешательство Германна как духовную смерть, но, средствами пародии, отсекает всякую возможность оценить помешательство как путь к горнему миру или к истине» 26 Rosenshield G. Choosing the Right Card: Madness, Gambling, and the Imagination in Pushkin"s “The Queen of Spades” // PMLA. 1994. Vol. 109. No. 5. P. 998. .
Гофман — один из самых заметных представителей готической литературы (хотя его творчество выходит за её пределы), но были и другие, исключительно популярные в России в начале XIX века: например, Анна Радклиф Анна Радклиф (1764-1823) — автор «Удольфских тайн», «Итальянца», «Романа в лесу» — абсолютных бестселлеров в Европе начала XIX века. Начавшая писать, чтобы занять часы досуга, Радклиф выпускает книги на протяжении семи лет, потом резко бросает занятия литературой, испугавшись популярности. Её леденящие кровь романы вызвали волну подражаний, повлияли на Вальтера Скотта и Эдгара По. , под чьим именем даже публиковались оригинальные произведения русских подражателей, и Хорас Уолпол Хорас Уолпол (1717-1797) — английский писатель. Автор первого готического романа «Замок Отранто» — мистической истории о том, как владелец итальянского замка находит своего сына раздавленным гигантским рыцарским шлемом. Уолпол вдохновлялся фантастическими сюжетами средневекового рыцарского романа, его собственные тексты вызывали у читателей того времени ощущение тревоги и ужаса. Имение Уолпола Строберри-Хилл, постройка которого вдохновила его на создание романа, стало местом паломничества для поклонников жанра. , чьё знаменитое имение Строберри-Хилл в Англии, построенное в манере готического замка, не знало отбоя от посетителей — там бывал и Борис Голицын, сын княгини Натальи Петровны, которую считают прототипом старой графини из «Пиковой дамы» 27 Вацуро В. Э. Готический роман в России. М.: Новое литературное обозрение, 2002. C. 26. . Есть вероятность, что претекстом Исходный текст, повлиявший на создание произведения или послуживший фоном для его создания. «Пиковой дамы» был роман шведского романтика Класа Ливийна «Пиковая дама: роман в письмах из дома умалишённых» (1826), герой которого попадает в сумасшедший дом, десять раз поставив на пиковую даму.
1830-е — время, когда интерес к готике угасает, и Пушкин отсылает к ней не без иронии: например, упоминая «готические ворота» или окружая визит Германна к графине мрачным антуражем — ночной непогодой, таинственной темнотой. Однако популярность «Пиковой дамы» отчасти связана с тем, что её воспринимали как опыт в хорошо известном жанре. Он был востребован и благодаря интересу к мистике, свойственному русскому дворянству 1830-х 28 Муравьева О. С. Фантастика в повести Пушкина «Пиковая дама» // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1978. Т. 8. С. 64. ; так, упоминание «скрытого гальванизма», под действием которого будто бы качается в кресле старая графиня, намекает на «гальванические силы» — ещё загадочные для общества 1830-х электрические явления; с этим же пластом научно-мистических ассоциаций связано упоминание «Месмерова магнетизма» Месмеризм (животный магнетизм) — псевдонаучная теория немецкого врача Фридриха Месмера, оказавшая влияние на медицину в конце XVIII и начале XIX века. Согласно этой теории, тела живых существ обладают магнетизмом и благодаря этому способны устанавливать друг с другом телепатическую связь. Месмера считают отцом гипноза: чудодейственный эффект на пациентов производили вовсе не магниты, а сила внушения врача. — феномена времён триумфа графини в Париже. Другой аспект готического романа — его мрачность, драматичная мортальность. Когда старая графиня просит прислать ей каких-нибудь романов, «где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел», она намекает на наследующие готике французские романы «кошмарного жанра» — произведения Виктора Гюго, Эжена Сю, Жюля Жанена (перевод романа «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина» был в 1831 году скандальной новинкой) и других «неистовых романтиков». Замечательно, что при этом графиня и слыхом не слыхивала о том, что на свете есть русские романы.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская государственная библиотека
Как устроена речь героев «Пиковой дамы»?
Исследователи обращали внимание на то, что в речи героев «Пиковой дамы» — по сравнению с «реальной жизнью» — существуют несообразности. Так, Томский, рассказывая анекдот о своей бабушке, обставляет его как настоящее художественное произведение, с внутренней прямой речью и колоритными деталями: «Приехав
домой, бабушка, отлепливая мушки с лица и отвязывая фижмы, объявила дедушке о своём проигрыше и приказала заплатить» 29 Гершензон О. М. Мудрость Пушкина. М.: Т-во «Книгоиздательство писателей в Москве», 1919. C. 111; Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. C. 192-193. ; Виктор Виноградов замечает, что «формы выражения, присущие рассказу Томского, неотъемлемы от стиля самого автора» 30 Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941. C. 204-205. . Мечтательная Лизавета пишет Германну письма и даёт указания о том, как выбраться из дома, совершенно чётким, даже суховатым слогом. Рассудительный Германн сначала пишет Лизавете любовные письма, скопированные из немецких романов, затем заражается страстью по-настоящему; появившись у графини, он покорно просит её, возвышенно умоляет, рационально увещевает, наконец, грубо запугивает — эти переходы из одного эмоционального состояния в другое свидетельствуют не о его переменчивости, но о том, что он намерен добыть тайну любыми средствами. Сама графиня прибегает к «простонародно-барской» речи («Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что ли?»), но в роковую минуту «её единственная фраза… свободна от «жанра», который так густо окрашивает весь её образ в другое время: «Это была шутка, — сказала она наконец, — клянусь вам! это была шутка!» Также и белая женщина, что приходит к Германну ночью, чтобы открыть ему тайну, тоже не говорит колоритным языком прежней барыни» 31 Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974. C. 203. . Таким образом, здесь можно говорить о двух речевых характеристиках — «масочной» и подлинной. Двойственность речевых характеристик героев усиливает мотив двойственности, первостепенный вообще во всей повести.
«Пиковая дама». Режиссёр Пётр Чардынин. 1910 год
«Пиковая дама». Режиссёр Яков Протазанов. 1916 год
«Пиковая дама» («La Dame de pique»). Режиссёр Фёдор Оцеп. Франция, 1937 год
«Пиковая дама» («The Queen of Spades»). Режиссёр Торолд Дикинсон. Великобритания, 1949 год
«Пиковая дама». Режиссёр Роман Тихомиров. 1960 год
«Пиковая дама». Режиссёр Игорь Масленников. 1982 год
«Пиковая дама». Режиссёр Пётр Чардынин. 1910 год
«Пиковая дама». Режиссёр Яков Протазанов. 1916 год
«Пиковая дама» («La Dame de pique»). Режиссёр Фёдор Оцеп. Франция, 1937 год
«Пиковая дама» («The Queen of Spades»). Режиссёр Торолд Дикинсон. Великобритания, 1949 год
«Пиковая дама». Режиссёр Роман Тихомиров. 1960 год
«Пиковая дама». Режиссёр Игорь Масленников. 1982 год
Какова роль эпиграфов в «Пиковой даме»?
Эпиграфы не только предвосхищают содержание глав, но и указывают на авторскую позицию, которая не проявляется в повести напрямую. Их явная ироничность делает эту позицию двусмысленной — и, таким образом, предлагает читателю самому судить о содержании и смысле «Пиковой дамы».
Эпиграф ко всей повести — «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность» — отсылает к некоей «новейшей гадательной книге». Это бытовое предсказание ни к чему не обязывает, но идея тайны в нём сразу сопоставлена с идеей беды. Пушкин не называет конкретную книгу — тем самым будто указывая, что точные данные здесь и не важны: перед нами отсылка к гаданиям как таковым.
Первая глава предваряется стихотворением:
А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули — бог их прости! —
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом.
Это стихотворение Пушкин сочинил в 1828 году и отправил в письме Петру Вяземскому. Его редкая метрика отсылает к двум песням декабристов и компаньонов по альманаху «Полярная звезда» — Кондратия Рылеева и Александра Бестужева: «Ах, где те острова» и «Ты скажи, говори» . В первом варианте вместо «бог их прости» стояло «мать их ети», разумеется невозможное в печати. Это стихотворение, так сказать, вводит в курс: в нём присутствуют карточные термины и реалии («гнуть от пятидесяти на сто» — то есть вдвое повышать ставки), оно задаёт несколько ироническое отношение к игорному миру.
Второй главе предшествует «светский разговор», основанный на шутке Дениса Давыдова: «II paraît que monsieur est décidément pour les suivantes. — Que voulez-vous, madame? Elles sont plus fraîches» («Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок. — Что делать? Они свежее»). Как замечает О. Муравьёва, с повествованием этот эпиграф соотносится «лишь условно. Германн действительно «предпочёл» разыграть роман с Лизой, нежели с самой старухой» 32 ; пренебрежительный и в то же время игровой тон, тон флирта этого эпиграфа намекает на несерьёзность предполагаемого романа.
Следующие Вам 24 800 рублей обязан я выплатить в течение 4 лет. Я никак не в состоянии, по причине дурных оборотов, заплатить вдруг 25 тысяч
Александр Пушкин — Василию Огонь-Догановскому
Эпиграф к третьей главе — из «переписки»: «Vous m’écrivez, mon ange, des lettres de quatre pages plus vite que je ne puis les lire» («Вы пишете мне, мой ангел, письма по четыре страницы, быстрее, чем я успеваю их прочитать»): повесть близится к кульминации, которую задерживает описание оживлённой любовной переписки Лизы с Германном (начатой, как мы помним, клише из немецкого романа). «Ангелом», очевидно, называет Германна Лиза 33 Кощиенко И. В. К толкованию эпиграфов повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» // Вестник Псковского государственного университета. Серия «Социально-гуманитарные науки». 2016. № 4. С. 90. ; в четвёртой главе ей предстоит жестокое разочарование, на что намекает очередной эпиграф — вновь из «переписки»: «Homme sans mœurs et sans religion!» («Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!») Для убедительной имитации переписки проставлена даже дата, хотя на самом деле фраза происходит из стихотворения Вольтера «Диалог между парижским жителем и русским». Отметим, что после декабристов это вторая отсылка к вольнодумным, неподцензурным источникам.
Эпиграф к пятой главе — вымышленная цитата из шведского философа и мистика Эммануила Сведенборга: «В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!» Исследователи отмечают особую ироничность этого эпиграфа: «комическое несоответствие таинственного явления покойницы и незначительности её слов» 34 Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы» // Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова. Пушкинист IV / Под ред. В. В. Яковлева. М.; Пг.: Госиздат, 1922. С. 175. контрастирует с важным сообщением призрака графини. «Получается не переосмысление, а двусмысленность: ироничность эпиграфа и серьёзность повествования не отменяют друг друга» 35 Муравьёва О. С. Фантастика в повести Пушкина «Пиковая дама» // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1978. Т. 8. С. 67. .
Наконец, эпиграф к шестой главе — анекдотический диалог двух игроков, различных по общественному положению: «— Атанде! — Как вы смели мне сказать атанде? — Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!» «Атанде» (с ударением на второй слог) — это предложение не делать больше ставок; «ваше превосходительство» не может выдержать, что нижестоящий обращается к нему с приказанием — хоть бы и в игре. Этот эпиграф можно трактовать как предвестие поражения Германна перед властью века 38 Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941. C. 179. , в комедии они присутствуют ещё раньше (например, в «Бригадире» Фонвизина). Нравоучительные и юмористические тенденции в изображении карточной игры сохраняются в русской литературе и после «Пиковой дамы» (достаточно вспомнить «Игроков» Гоголя, написанных в 1842-м, и картёжные реминисценции в «Ревизоре») — но повесть Пушкина навсегда сместила фокус, связав в русской литературной традиции карточную игру с темами рока и предзнаменований. Для романтического сознания эта связь была характерна, и «Пиковая дама» дала ей выражение. За Пушкиным последовали как малоизвестные авторы (например, барон Фёдор Корф, в 1838-м выпустивший повесть «Отрывок из жизнеописания Хомкина», главный герой которой «испытывая помрачение сознания, всюду видит карты вместо предметов и людей» 39 Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941. C.192. , так и первостепенные. Игра с судьбой и азартная игра параллельны в «Маскараде» Лермонтова, где Арбенин на вопрос «Вы человек иль демон?» отвечает: «Я? — Игрок!» (то есть ни то ни другое, а нечто пограничное). Неоконченная повесть Лермонтова «Штосс» повествует о той же игре, в которую играют в «Пиковой даме»: с её главным героем, художником Лугиным, играет таинственный старик, призрак, заманивающий в ловушку.
Связь фараона с судьбой вновь появляется в «Войне и мире» Льва Толстого: в роли рокового героя выступает Долохов, обыгрывающий Николая Ростова на сорок семь тысяч; динамика игры, целиком захватывающая воображение, была знакома Толстому так же, как Пушкину. И, разумеется, «Пиковая дама» оказала важнейшее влияние на главный русский роман об азартной игре — «Игрока» Достоевского.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год
Российская государственная библиотека
Как «Пиковая дама» повлияла на Достоевского?
«Пиковая дама» была одним из любимых пушкинских произведений у Достоевского. Он называл её «верхом искусства фантастического», и в его текстах много перекличек с ней. В первую очередь, конечно, нужно сказать об «Игроке» (1866): это роман, который Достоевский написал спешно, проиграв в рулетку все свои деньги. Мотив страсти к игре здесь — ведущий; «рулетка характеризуется как средство спасения, с её помощью совершается чудо» 40 Лотман Ю. М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 813. . Как и в «Пиковой даме», сюжет здесь скреплён с анекдотом и скандалом (в гипертрофированной манере Достоевского). Более того, здесь есть своя «старуха ex machina» — Антонида Васильевна, внезапно возвращающаяся с порога смерти, меняющая расклад в семействе Загорянских и заражающая главного героя — учителя Алексея — игорной страстью. Сам Алексей, подобно Германну, делает роковой — но, по Достоевскому, обратимый — выбор в пользу наживы, а не любви. (Разумеется, образ Полины из «Игрока» гораздо сложнее образа Лизы из «Пиковой дамы»; вспомним, однако, что в «Пиковой даме» тоже есть Полина — капризная невеста Томского). Для Достоевского рулетка — «игра по преимуществу русская»: русскому характеру свойственно желание внезапного, незаслуженного счастья, противопоставленная «немецкому способу накопления честным трудом». В этом отношении можно ретроспективно трактовать историю Германна и как борьбу «национальных идей».
О влиянии «Пиковой дамы» на «Преступление и наказание» писал в «Проблемах поэтики Достоевского» Михаил Бахтин: он видит претекст сна Раскольникова (где тот снова убивает старуху-процентщицу) в пушкинском описании встреч Германна с мёртвой графиней — зловещего подмигивания на похоронах и узнавания старухи в пиковой даме. Повесть Пушкина Бахтин рассматривал в контексте своей теории карнавала 41 Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М. М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 6. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 189-190. . Несколько работ посвящено связи «Пиковой дамы» и «Бесов»: например, сходству образов Германна и Ставрогина 42 Николаева Е. Г. Элементы кода повести Пушкина «Пиковая дама» в творчестве Достоевского. Автореф. дисс.… канд. филол. наук. Томск, 2007. C. 4. . Как и в «Пиковой даме», в «Бесах» действует девушка по имени Лиза, с которой скверно обходится главный герой 43 Николаева Е. Г. «Бесы» Ф. М. Достоевского: несколько заметок о связи романа с «Пиковой дамой» А. С. Пушкина // Вестник КемГУ. 2012. № 4 (52). С. 75. ; стоит заметить, что после «Бедной Лизы» Карамзина персонажей с таким именем в русской литературе окружает «семантический ореол» несчастья 44 Головченко Г. А. Образ девушки Лизы как один из сквозных образов классической русской литературы // Язык. Словесность. Культура. 2013. № 6. C. 89-104. . Исследователи полагают, что триада героев «Лиза — Германн — старая графиня» повлияла на возникновение триад у Достоевского: «Соня — Раскольников — старуха-процентщица» в «Преступлении и наказании» 45 Лотман Ю. М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 803. , «Ставрогина — Степан Верховенский — Даша» в
Да, и значительно. Директор Императорских театров Иван Всеволожский, заказавший «Пиковую даму» Чайковскому, предложил перенести действие в XVIII век — это сразу снимает поколенческую проблематику, важную для повести. Обращение к культуре XVIII века, впрочем, оказалось очень продуктивным для Чайковского, который первоначально отказывался от «Пиковой дамы», считая её несценичной; благодаря идее Всеволожского автор либретто к опере — брат Чайковского Модест — включил в неё стихотворения Державина, ранние тексты Жуковского и Батюшкова, отвечающие сценической эпохе.
В опере Герман (у Чайковского с одной «н») действительно влюблён в Лизу — уже не бедную воспитанницу графини, а её богатую наследницу — и играет, чтобы быть ей ровней. Лизе братья Чайковские уделяют гораздо больше внимания, чем Пушкин: у неё есть жених князь Елецкий, но ради любви к Герману она готова отказаться от всего. Безумие Германа, который бредит игрой, доводит её до самоубийства: она бросается в Зимнюю канавку — этот сюжетный ход отсылает к «Бедной Лизе» Карамзина и, следовательно, к эпохе сентиментализма, к рубежу XVIII и XIX веков. Герман, ставя на тройку, семёрку и туза, понтирует против князя Елецкого и проигрывает — после чего кончает с собой; «в последнюю минуту в его сознании возникает светлый образ Лизы. Хор присутствующих поёт: «Господь! Прости ему! И упокой его мятежную и измученную душу».
список литературы
- Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1984.
- Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М. М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 6. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 5–300.
- Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974.
- Вацуро В. Э. Готический роман в России. М.: Новое литературное обозрение, 2002.
- Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В. В. Избранные труды: О языке художественной прозы. М.: Наука, 1980. С. 176–239.
- Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941.
- Виролайнен М. Н. Ирония в повести Пушкина «Пиковая дама» // Проблемы пушкиноведения: Сборник научных трудов. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1975. С. 169–175.
- Вольперт Л. И. Тема игры с судьбой в творчестве Пушкина и Стендаля: «Красное и чёрное» и «Пиковая дама» // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1986. С. 105–114.
- Гершензон О. М. Мудрость Пушкина. М.: Т-во «Книгоиздательство писателей в Москве», 1919.
- Головченко Г. А. Образ девушки Лизы как один из сквозных образов классической русской литературы // Язык. Словесность. Культура. 2013. № 6. C. 89–104.
- Гроссман Л. П. Этюды о Пушкине. М., Пг.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1923.
- Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: ГИХЛ, 1957.
- Гуревич А. М. Авторская позиция в «Пиковой даме» // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2011. Т. 70. № 1. С. 37–43.
- Кощиенко И. В. К толкованию эпиграфов повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» // Вестник Псковского государственного университета. Серия «Социально-гуманитарные науки». 2016. № 4. С. 85–98.
- Лежнев А. З. Проза Пушкина: опыт стилевого исследования. М.: Гослитиздат, 1937.
- Лотман Ю. М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство–СПБ, 1995. С. 786–814.
- Манн Ю. В. Эволюция гоголевской фантастики // К истории русского романтизма. М.: 1973. С. 219-258.
- Мейлах Б. С. Пушкин и его эпоха. М.: ГИХЛ, 1958.
- Муравьёва О. С. Фантастика в повести Пушкина «Пиковая дама» // Пушкин: Исследования и материалы. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1978. Т. 8. С. 62–69.
- Николаева Е. Г. «Бесы» Ф. М. Достоевского: несколько заметок о связи романа с «Пиковой дамой» А. С. Пушкина // Вестник КемГУ. 2012. № 4 (52). С. 75–78.
- Николаева Е. Г. Элементы кода повести Пушкина «Пиковая дама» в творчестве Достоевского. Автореф. дисс.... канд. филол. наук. Томск, 2007.
- Оксман Ю. Г. «Пиковая дама» // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 6 т. Т. 6: Путеводитель по Пушкину. М., Л.: ГИХЛ, 1931. С. 279.
- Парчевский Г. Ф. Пушкин и карты. СПб.: Русская Виза, 1996.
- Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы» // Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова. Пушкинист IV / Под ред. В. В. Яковлева. М., Пг.: Госиздат, 1922. С. 171–180.
- Cornwell N. “You’ve heard of the Count Saint-Germain...” - in Pushkin’s “The Queen of Spades” and Far Beyond // New Zealand Slavonic Journal. 2002. Pp. 49–66.
- Davydov S. The Ace in “The Queen of Spades” // Slavic Review. 1999. Vol. 58. No. 2. Special Issue: Aleksandr Pushkin 1799–1999. Pp. 309–328.
- Emerson C. “The Queen of Spades” and the Open End // Puškin Today / ed. by David Bethea. Bloomington: Indiana UP, 1992. Pp. 31–37.
- Leighton L.G. Gematria in “The Queen of Spades”: A Decembrist Puzzle // Slavic and East European Journal. 1976. Vol. 21. No. 4. Pp. 455–469.
- Kodjak A. “The Queen of Spades” in the Context of the Faust Legend // Alexander Pushkin. A Symposium on the 175th Anniversary of His Birth / ed. by A. Kodjak and K. Taranovsky. N.Y.: New York University Press, 1976. Pp. 87–118.
- Raskolnikoff F. Иррациональное в «Пиковой даме» // Revue des études slaves. 1987. Vol. 59. No. 1. Pp. 247–261.
- Rosenshield G. Choosing the Right Card: Madness, Gambling, and the Imagination in Pushkin"s “The Queen of Spades” // PMLA. 1994. Vol. 109. No. 5. Pp. 995–1008.
Весь список литературы
На либретто Модеста Ильича Чайковского по одноименной повести А.С.Пушкина.
Действующие лица:
ГЕРМАН (тенор)
ГРАФ ТОМСКИЙ (баритон)
КНЯЗЬ ЕЛЕЦКИЙ (баритон)
ЧЕКАЛИНСКИЙ (тенор)
СУРИН (тенор)
ЧАПЛИЦКИЙ (бас)
НАРУМОВ (бас)
РАСПОРЯДИТЕЛЬ (тенор)
ГРАФИНЯ (меццо-сопрано)
ЛИЗА (сопрано)
ПОЛИНА (контральто)
ГУВЕРНАНТКА (меццо-сопрано)
МАША (сопрано)
МАЛЬЧИК-КОМАНДИР (без пения)
действующие лица в интермедии:
ПРИЛЕПА (сопрано)
МИЛОВЗОР (ПОЛИНА) (контральто)
ЗЛАТОГОР (ГРАФ ТОМСКИЙ) (баритон)
НЯНЮШКИ, ГУВЕРНАНТКИ, КОРМИЛИЦЫ, ГУЛЯЮЩИЕ, ГОСТИ, ДЕТИ, ИГРОКИ, И
ПРОЧИЕ.
Время действия: конец XVIII века, но не позднее 1796 года.
Место действия: Петербург.
Первое исполнение: Санкт-Петербург, Мариинский театр, 7 (19)
декабря 1890 года.
Поразительно, но, прежде чем П.И.Чайковский создал свой трагический оперный шедевр, пушкинская «Пиковая дама» вдохновила Франца Зуппе на сочинение... оперетты (1864); а еще раньше - в 1850 году - одноименную оперу написал французский композитор Жак Франсуа Фроманталь Галеви (впрочем, от Пушкина мало что здесь осталось: либретто написал Скриб, воспользовавшись для этого переводом «Пиковой дамы» на французский язык, сделанным в 1843 году Проспером Мериме; в этой опере имя героя изменено, старуха-графиня превращена в молодую польскую принцессу и так далее). Это, конечно, курьезные обстоятельства, узнать о которых можно лишь из музыкальных энциклопедий - художественной ценности эти произведения не представляют.
Сюжет «Пиковой дамы», предложенный композитору его братом, Модестом Ильичом, не сразу заинтересовал Чайковского (как в свое время и сюжет «Евгения Онегина»), но, когда он все же овладел его воображением, Чайковский стал работать над оперой «с самозабвением и наслаждением» (как и над «Евгением Онегиным»), и опера (в клавире) была написана в поразительно короткий срок - за 44 дня. В письме к Н.Ф. фон Мекк П.И.Чайковский рассказывает, о том, как пришел к мысли писать оперу на этот сюжет: «Случилось это таким образом: брат мой Модест три года тому назад приступил к сочинению либретто на сюжет «Пиковой дамы» по просьбе некоего Кленовского, но сей последний от сочинения музыки в конце концов отказался, почему-то не сладив со своей задачей. Между тем директор театров Всеволожский увлекся мыслью, чтобы я написал на этот самый сюжет оперу и притом непременно к будущему сезону. Он высказал мне это желание, и так как это совпало с моим решением бежать из России в январе и заняться сочинением, то я согласился... мне очень хочется работать, и если удастся хорошо устроиться где-нибудь в уютном уголке за границей - мне кажется, что я свою задачу осилю и к маю представлю в дирекцию клавираусцуг, а летом буду инструментовать его».
Чайковский уехал во Флоренцию и начал работать над «Пиковой дамой» 19 января 1890 года. Сохранившиеся эскизные наброски дают представление о том, как и в какой последовательности протекала работа: на сей раз композитор писал почти «подряд» (в отличие от «Евгения Онегина», сочинение которого началось со сцены письма Татьяны). Интенсивность этого труда поражает: с 19 по 28 января сочиняется первая картина, с 29 января по 4 февраля - вторая картина, с 5 по 11 февраля - четвертая картина, с 11 по 19 февраля - третья картина и т.д.
Либретто оперы в очень большой степени отличается от оригинала. Произведение Пушкина - прозаическое, либретто - стихотворное, причем со стихами не только либреттиста и самого композитора, но также Державина, Жуковского, Батюшкова. Лиза у Пушкина - бедная воспитанница богатой старухи-графини; у Чайковского она - ее внучка, «чтобы, - как объясняет либреттист, - сделать любовь к ней Германа более естественной»; не ясно, однако, почему его любовь была бы менее «естественной» к бедной девушке. К тому же возникает никак не проясненный вопрос о ее родителях - кто, где они, что с ними. Германн (sic!) у Пушкина - из немцев, потому именно таково написание его фамилии, у Чайковского о его немецком происхождении ничего не известно, и в опере «Герман» (с одним «н») воспринимается просто как имя. Князь Елецкий, фигурирующий в опере, у Пушкина отсутствует. Граф Томский, родство которого с графиней в опере никак не отмечено, и где он выведен посторонним лицом (просто знакомым Германа, как и другие игроки), у Пушкина является ее внуком; этим, по-видимому, объясняется его знание семейной тайны. Действие драмы Пушкина происходит в эпоху Александра I, тогда как опера переносит нас - это была идея директора императорских театров И.А.Всеволожского - в екатерининскую эпоху. Финалы драмы у Пушкина и Чайковского также различны: у Пушкина Германн, хотя и сходит с ума («Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере»), все же не умирает, а Лиза, более того, сравнительно благополучно выходит замуж; у Чайковского - оба героя погибают. Можно привести еще множество примеров отличий - как внешних, так и внутренних - в трактовке событий и персонажей Пушкиным и Чайковским.
ИНТРОДУКЦИЯ
Опера начинается оркестровой интродукцией, построенной на трех контрастных музыкальных образах. Первая тема - тема рассказа Томского (из его баллады) о старой графине. Вторая тема обрисовывает саму графиню, и третья - страстно-лирическая (образ любви Германа к Лизе).
ДЕЙСТВИЕ I
Картина 1. «Весна. Летний сад. Площадка. На скамейках сидят и расхаживают по саду нянюшки, гувернантки и кормилицы. Дети играют в горелки, другие прыгают через веревки, бросают мячи». Такова первая ремарка композитора в партитуре. В этой бытовой сцене звучат и хоры нянюшек и гувернанток, и задорный марш мальчиков: впереди шествует мальчик-командир, он отдает команды («Мушкет вперед себя! Бери за дуло! Мушкет к ноге!»), остальные исполняют его команды, затем, барабаня и трубя, они уходят. За мальчиками вслед уходят и другие дети. Нянюшки и гувернантки расходятся, уступая место другим гуляющим.
Входят Чекалинский и Сурин, два офицера. Чекалинский спрашивает, чем кончилась накануне игра (в карты), в которой Сурин принимал участие. Плохо, он, Сурин, проиграл. Разговор заходит о Германе, который тоже приходит, но не играет, а только смотрит. И вообще его поведение довольно странное, «как будто у него на сердце злодейств по крайней мере три», - говорит Сурин. Входит сам Герман, задумчивый и мрачный. С ним вместе граф Томский. Они разговаривают друг с другом. Томский спрашивает Германа, что с ним происходит, почему он стал таким мрачным. Герман открывает ему тайну: он страстно влюблен в прекрасную незнакомку. Он рассказывает об этом в ариозо «Я имени ее не знаю». Томский удивлен такой страстью Германа («Ты ли это, Герман? Признаюсь, я никому бы не поверил, что ты способен так любить!»). Они проходят, и сцену вновь наполняют гуляющие. Звучит их хор «Наконец-то Бог послал солнечный денек!» - резкий контраст мрачному настроению Германа (критики, считавшие эти и подобные эпизоды в опере лишними, например В.Баскин, автор первого критического очерка жизни и творчества Чайковского (1895), по-видимому, недооценили выразительной силы этих контрастов настроения. Гуляют в саду и рассуждают о погоде и старухи, и старики, и барышни, и молодые люди. Все они поют одновременно.
Вновь появляются Герман и Томский. Они продолжают разговор, прервавшийся для зрителя с их предыдущим уходом («А ты уверен, что она тебя не замечает?» - спрашивает Германа Томский). Входит князь Елецкий. К нему идут Чекалинский и Сурин. Они поздравляют князя с тем, что он теперь жених. Герман интересуется, кто же невеста. В этот момент входят графиня с Лизой. Князь указывает на Лизу - вот его невеста. Герман в отчаянии. Графиня и Лиза замечают Германа, и их обеих охватывает зловещее предчувствие. «Мне страшно», - поют они вместе. Этой же фразой - замечательная драматургическая находка композитора - начинаются стихи Германа, Томского и Елецкого, которые они поют одновременно с графиней и Лизой, выражая дальше каждый свои чувства и образуя замечательный квинтет - центральный эпизод сцены.
С окончанием квинтета граф Томский подходит к графине, князь Елецкий - к Лизе. Герман остается в стороне, и графиня пристально на него смотрит. Томский обращается к графине и поздравляет ее. Она, будто не слыша его поздравления, спрашивает его про офицера, кто он? Томский объясняет, что это Герман, его приятель. Они с графиней отходят в глубь сцены. Князь Елецкий подает руку Лизе; он излучает радость и восторг. Герман с нескрываемой ревностью видит это и поет, как бы рассуждая про себя: «Радуйся, приятель! Забыл ты, что за тихим днем гроза бывает!» С этими его словами и впрямь слышится отдаленный раскат грома.
У мужчин (здесь Герман, Томский, Сурин и Чекалинский; князь Елецкий раньше ушел с Лизой) заходит разговор о графине. Все сходятся на том, что она «ведьма», «страшилище», «осьмидесятилетняя карга». Томский (по Пушкину, ее внук), однако, знает про нее нечто такое, чего никто не знает. «Графиня много лет назад в Париже красавицей слыла» - так начинает он свою балладу и рассказывает о том, как однажды графиня проиграла все свое состояние. Тогда граф Сен-Жермен предложил ей - ценой одного лишь «rendez-vous» - открыть ей три карты, которые, если она на них поставит, вернут ей ее состояние. Графиня отыгралась... но какова плата! Дважды она открыла секрет этих карт: первый раз мужу, второй - юному красавцу. Но явившийся к ней той же ночью призрак предупредил ее, что она получит смертельный удар от третьего, кто, пылко любя, придет, чтобы силой узнать три карты. Все воспринимают эту историю как веселый рассказ и даже, смеясь, советуют Герману воспользоваться случаем. Раздается сильный удар грома. Разыгрывается гроза. Гуляющие торопятся в разные стороны. Герман, прежде чем ему самому скрыться от грозы, клянется, что Лиза будет его или он умрет. Итак, в первой картине главенствующим чувством Германа остается любовь к Лизе. Что-то будет дальше...
Картина 2. Комната Лизы. Дверь на балкон, выходящий в сад. Лиза за клавесином. Около нее Полина; здесь же подруги. Лиза и Полина поют идиллический дуэт на слова Жуковского («Уж вечер... облаков померкнули края»). Подруги выражают восторг. Лиза просит Полину спеть одну. Полина поет. Мрачно и обреченно звучит ее романс «Подруги милые». Он как бы воскрешает старые добрые времена - не зря аккомпанемент в нем звучит на клавесине. Здесь либреттист воспользовался стихотворением Батюшкова. В нем формулируется идея, впервые получившая выражение в XVII веке в латинской фразе, ставшей тогда крылатой: «Et in Arcadia ego», означающей: «И (даже) в Аркадии (то есть в раю) я (то есть смерть) (есть)»; в XVIII веке, то есть в то время, которое вспоминается в опере, эта фраза переосмысливалась, и теперь она означала: «И я когда-то жил в Аркадии» (что является насилием над грамматикой латинского оригинала), и именно об этом поет Полина: «И я, как вы, жила в Аркадии счастливой». Эту латинскую фразу часто можно было встретить на надгробиях (такую сцену дважды изобразил Н.Пуссен); Полина, тоже, как и Лиза, аккомпанируя себе на клавесине, завершает свой романс словами: «Но что ж досталось мне в сих радостных местах? Могила!») Все тронуты и взволнованы. Но теперь сама Полина желает внести более веселую ноту и предлагает спеть «русскую в честь жениха с невестой!» (то есть Лизы и князя Елецкого). Подруги бьют в ладоши. Лиза, не принимая участия в веселье, стоит у балкона. Полина и подруги запевают, потом пускаются в пляс. Входит гувернантка и кладет конец веселью девушек, сообщая, что графиня, услышав шум, рассердилась. Барышни расходятся. Лиза провожает Полину. Входит горничная (Маша); она тушит свечи, оставляя только одну, и хочет затворить балкон, но Лиза останавливает ее.
Оставшись одна, Лиза предается раздумьям, она тихо плачет. Звучит ее ариозо «Откуда эти слезы». Лиза обращается к ночи и поверяет ей тайну души своей: «Она мрачна, как ты, она как взор очей печальный, покой и счастье у меня отнявших...»
В дверях балкона появляется Герман. Лиза в ужасе отступает. Они молча смотрят друг на друга. Лиза делает движение, чтобы уйти. Герман умоляет ее не уходить. Лиза в смятении, она готова закричать. Герман вынимает пистолет, грозя, что убьет себя - «один или при других». Большой дуэт Лизы и Германа полон страстного порыва. Герман восклицает: «Красавица! Богиня! Ангел!» Он становится перед Лизой на колени. Нежно и печально звучит его ариозо «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой», - одна из лучших теноровых арий Чайковского.
За дверью слышатся шаги. К комнате Лизы направляется встревоженная шумом графиня. Она стучит в дверь, требует, чтобы Лиза отворила (та отворяет), входит; с нею горничные со свечами. Лиза успевает укрыть Германа за портьерой. Графиня сердито выговаривает внучке за то, что та не спит, что открыта дверь на балкон, что тревожит бабушку - и вообще чтобы не смела затевать глупостей. Графиня уходит.
Герман вспоминает роковые слова: «Кто, страстно любя, придет, чтоб наверно узнать от тебя три карты, три карты, три карты!» Лиза затворяет дверь за графиней, подходит к балкону, отворяет его и велит жестом Герману уходить. Герман молит ее, чтобы она его не прогоняла. Уйти - для него значит умереть. «Нет! Живи!», - восклицает Лиза. Герман порывисто обнимает ее; она опускает голову ему на плечо. «Красавица! Богиня! Ангел! Тебя люблю!» - экстатично поет Герман.
ДЕЙСТВИЕ II
Второе действие заключает в себе контраст двух картин, из которых первая (по порядку в опере - третья) происходит на балу, а вторая (четвертая) - в спальне графини.
Картина 3. Маскарадный бал в доме богатого столичного (естественно, петербургского) вельможи. Большая зала. По бокам, между колонн, устроены ложи. Гости танцуют контраданс. На хорах поют певчие. Их пение воспроизводит стиль приветственных кантов екатерининской эпохи. Старые знакомые Германа - Чекалинский, Сурин, Томский - судачат о состоянии духа нашего героя: один считает, что его настроение столь переменчиво - «То мрачен был, потом стал весел», - потому что он влюблен (так думает Чекалинский), другой (Сурин) уже с уверенностью говорит, что Герман одержим желанием узнать три карты. Решив подразнить его, они уходят.
Зал пустеет. Входят слуги, чтобы приготовить середину сцены для представления интермедии - традиционное развлечение на балах. Проходят князь Елецкий и Лиза. Князь озадачен холодностью к нему Лизы. О своих к ней чувствах он поет в знаменитой арии «Я вас люблю, люблю безмерно». Ответа Лизы мы не слышим - они уходят. Входит Герман. У него в руке записка, и он ее читает: «После представления ждите меня в зале. Я должна вас видеть...» Вновь появляются Чекалинский и Сурин, с ними еще несколько человек; они дразнят Германа.
Появляется распорядитель и от имени хозяина приглашает гостей на представление интермедии. Она называется «Искренность пастушки». (Из приведенного выше перечня действующих лиц и исполнителей этого спектакля в спектакле читатель уже знает, кто из гостей на балу в нем участвует). Эта пастораль-стилизация музыки XVIII века (проскальзывают даже подлинные мотивы Моцарта и Бортнянского). Пастораль закончилась. Герман замечает Лизу; она в маске. Лиза обращается к нему (в оркестре звучит искаженная мелодия любви: в сознании Германа наступил перелом, теперь им руководит не любовь к Лизе, а неотвязная мысль о трех картах). Она передает ему ключ от потаенной двери в саду, чтобы он мог проникнуть к ней в дом. Лиза ждет его завтра, но Герман намеревается быть у нее уже сегодня.
Появляется взволнованный распорядитель. Он сообщает, что вот-вот на бал явится императрица, конечно, Екатерина. (Именно ее появление делает возможным уточнение времени действия оперы: «не позднее 1796 года», - поскольку в этом году Екатерина II умерла. Вообще с выведением в опере императрицы у Чайковского возникли трудности - те же, что раньше возникли у Н.А.Римского-Корсакова при постановке «Псковитянки». Дело в том, что еще Николай I в 40-е годы своим высочайшим повелением запретил выводить на оперной сцене царствовавших особ дома Романовых (причем в драмах и трагедиях делать это разрешалось); объяснялось это тем, что не хорошо будет, если царь или царица вдруг запоют песенку. Известно письмо П.И.Чайковского директору императорских театров И.А.Всеволожскому, в котором он, в частности, пишет: «Ласкаю себя надеждой, что великий князь Владимир Александрович уладит вопрос о появлении Екатерины к концу 3-й картины».) Строго говоря, картина эта завершается лишь приготовлением к встрече императрицы: «Мужчины становятся в позу низкого придворного поклона. Дамы глубоко приседают. Появляются пажи» - такова последняя авторская ремарка в этой картине. Хор славит Екатерину и восклицает: «Виват! Виват!»
Картина 4. Спальня графини, освещенная лампадами. Через потаенную дверь входит Герман. Он осматривает комнату: «Все так, как мне она сказала». Герман полон решимости выведать тайну у старухи. Он идет к дверям Лизы, но его внимание привлекает портрет графини; он останавливается, чтобы рассмотреть его. Бьет полночь. «А, вот она, «Венерою московской»!» - рассуждает он, глядя на портрет графини (очевидно, изображенной в молодости; у Пушкина описываются два портрета: один изображал мужчину лет сорока, другой - «молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в пудреных волосах»). Раздающиеся шаги пугают Германа, он скрывается за занавеской будуара. Вбегает горничная и поспешно зажигает свечи. За ней прибегают другие горничные и приживалки. Входит графиня, окруженная суетящимися горничными и приживалками; звучит их хор («Благодетельница наша»).
Входят Лиза и Маша. Лиза отпускает Машу, и та догадывается, что Лиза ждет к себе Германа. Теперь Маша все знает: «Моим супругом его избрала я», - открывается ей Лиза. Они уходят.
Приживалки и горничные вводят графиню. Она в шлафроке и ночном чепце. Ее укладывают в постель. Но она, довольно странно изъясняясь («Я устала... Мочи нет... Не хочу я спать в постели»), усаживается в кресло; ее обкладывают подушками. Ругая современные манеры, она предается воспоминаниям о своей французской жизни, при этом она поет (по-французски) арию из оперы Гретри «Ричард Львиное Сердце». (Забавный анахронизм, не знать о котором Чайковский не мог - он просто в данном случае не придавал значения исторической достоверности; хотя, что касается русского быта, стремился ее сохранить. Итак, эта опера была написана Гретри в 1784 году, и если действие оперы «Пиковая дама» относится к концу XVIII века и графиня теперь восьмидесятилетняя старуха, то в год создания «Ричарда» ей было не менее семидесяти» и французский король («Король меня слыхал», - вспоминала графиня) вряд ли стал бы слушать ее пение; таким образом, если графиня и пела когда-то для короля, то гораздо раньше, задолго до создания «Ричарда».)
Исполняя свою арию, графиня постепенно засыпает. Из-за укрытия появляется Герман и становится против графини. Она пробуждается и в ужасе беззвучно шевелит губами. Он умоляет ее не пугаться (графиня молча, как бы в оцепенении, продолжает на него смотреть). Герман просит, молит ее открыть ему тайну трех карт. Он встает перед ней на колени. Графиня, выпрямившись, грозно смотрит на Германа. Он заклинает ее. «Старая ведьма! Так я же заставлю тебя отвечать!» - восклицает он и вынимает пистолет. Графиня кивает головой, поднимает руки, чтобы заслониться от выстрела, и падает мертвая. Герман подходит к трупу, берет руку. Только теперь он осознает, что произошло - графиня мертва, а тайны он не узнал.
Входит Лиза. Она видит Германа здесь, в комнате графини. Она удивлена: что он здесь делает? Герман указывает на труп графини и в отчаянии восклицает, что тайны не узнал. Лиза бросается к трупу, рыдает - она убита тем, что произошло и, главное, - что Герману была нужна не она, а тайна карт. «Чудовище! Убийца! Изверг!» - восклицает она (ср. с его, Германа: «Красавица! Богиня! Ангел!»). Герман убегает. Лиза с рыданиями опускается на безжизненное тело графини.
ДЕЙСТВИЕ III
Картина 5. Казармы. Комната Германа. Поздний вечер. Лунный свет то озаряет через окно комнату, то исчезает. Вой ветра. Герман сидит у стола близ свечи. Он читает письмо Лизы: она видит, что он не хотел смерти графини, и будет ждать его на набережной. Если до полуночи он не придет, она должна будет допустить страшную мысль... Герман опускается в кресло в глубокой задумчивости. Ему грезится, что он слышит хор певчих, отпевающих графиню. Его охватывает ужас. Ему мерещатся шаги. Он бежит к двери, но там его останавливает призрак графини. Герман отступает. Призрак приближается. Призрак обращается к Герману со словами, что пришел против своей воли. Он приказывает Герману спасти Лизу, жениться на ней и раскрывает тайну трех карт: тройка, семерка, туз. Сказав это, призрак тут же исчезает. Обезумевший Герман повторяет эти карты.
Картина 6. Ночь. Зимняя Канавка. В глубине сцены - набережная и Петропавловская церковь, освещенная луной. Под аркой, вся в черном, стоит Лиза. Она ждет Германа и поет свою арию, одну из самых известных в опере - «Ах, истомилась, устала я!». Часы бьют полночь. Лиза с отчаянием призывает Германа - его все нет. Теперь она уверена, что он убийца. Лиза хочет бежать, но входит Герман. Лиза счастлива: Герман здесь, он не злодей. Настал конец мучениям! Герман целует ее. «Конец наших тягостных мук», - вторят они друг другу. Но нельзя медлить. Часы бегут. И Герман призывает Лизу бежать с ним. Но куда? Конечно же, в игорный дом - «Там груды золота лежат и мне, мне одному они принадлежат!» - уверяет он Лизу. Теперь Лиза окончательно понимает, что Герман безумен. Герман признается, что поднял пистолет на «старую колдунью». Теперь для Лизы он убийца. Герман в экстазе повторяет три карты, хохочет и отталкивает Лизу. Она же, будучи не в силах этого вынести, бежит к набережной и бросается в реку.
Картина 7. Игорный дом. Ужин. Некоторые игроки играют в карты. Гости поют: «Будем пить и веселиться». Сурин, Чаплицкий, Чекалинский, Арумов, Томский, Елецкий перебрасываются репликами касательно игры. Князь Елецкий здесь впервые. Он теперь не жених и надеется, что ему повезет в картах, коль скоро не повезло в любви. Томского просят что-нибудь спеть. Он поет довольно двусмысленную песню «Если б милые девицы» (ее слова принадлежат Г.Р.Державину). Все подхватывают ее последние слова. В разгар игры и веселья входит Герман. Елецкий просит Томского быть, если понадобится, его секундантом. Тот соглашается. Всем бросается в глаза странность вида Германа. Он просит разрешения принять участие в игре. Игра начинается. Герман ставит на тройку - выигрывает. Он продолжает игру. Теперь - семерка. И снова выигрыш. Герман истерически хохочет. Требует вина. Со стаканом в руке он поет свою знаменитую арию «Что наша жизнь? - Игра!» В игру вступает князь Елецкий. Этот тур действительно похож на дуэль: Герман объявляет туза, но вместо туза у него в руках оказывается дама пик. В этот момент показывается призрак графини. Все отступают от Германа. Он в ужасе. Он проклинает старуху. В припадке безумия он закалывается. Привидение исчезает. Несколько человек бросаются к упавшему Герману. Он еще жив. Придя в себя и увидев князя, он старается подняться. Он просит прощения у князя. В последнюю минуту в его сознании возникает светлый образ Лизы. Хор присутствующих поет: «Господь! Прости ему! И упокой его мятежную и измученную душу».
А. Майкапар
Модест Чайковский, на десять лет моложе брата Петра, не известен как драматург за пределами России за исключением либретто «Пиковой дамы» по Пушкину, положенного на музыку в начале 1890 года. Сюжет оперы был предложен дирекцией императорских Петербургских театров, вознамерившейся представить грандиозный спектакль из эпохи Екатерины II. Когда Чайковский принялся за работу, он внес изменения в либретто и сам частично написал поэтический текст, введя в него также стихи поэтов - современников Пушкина. Текст сцены с Лизой у Зимней канавки полностью принадлежит композитору. Наиболее зрелищные сцены были им сокращены, но тем не менее они придают эффектность опере и составляют фон развития действия. И даже эти сцены Чайковский обработал мастерски, чему пример - текст, вводящий хор славления царицы,- финальный хор первой картины второго действия.
Таким образом, он приложил много сил для создания подлинной атмосферы того времени. Во Флоренции, где были написаны эскизы оперы и сделана часть оркестровки, Чайковский не расставался с музыкой XVIII века эпохи «Пиковой дамы» (Гретри, Монсиньи, Пиччинни, Сальери) и писал в своем дневнике: «По временам казалось, что я живу в XVIII веке и что дальше Моцарта ничего не было». Разумеется, Моцарт в его музыке уже не так молод. Но кроме подражания - с неизбежной долей сухости - узорам рококо и воскрешения дорогих галантно-неоклассических форм, композитор полагался прежде всего на свою обостренную восприимчивость. Его лихорадочное состояние во время создания оперы выходило за пределы обычного напряжения. Быть может, в одержимом Германе, требующем от графини назвать три карты и тем обрекающим себя на смерть, ему виделся он сам, а в графине - его покровительница баронесса фон Мекк. Их странные, единственные в своем роде отношения, поддерживавшиеся только в письмах, отношения словно двух бесплотных теней, закончились разрывом как раз в 1890 году.
Развертывание действия, все более устрашающего, отличается гениальной техникой Чайковского, который соединяет законченные, независимые, но тесно связанные между собой сцены: второстепенные события (внешне уводящие в сторону, на самом же деле необходимые для целого) чередуются с узловыми, составляющими основную интригу. Можно различить пять стержневых тем, которые композитор использует как вагнеровские лейтмотивы. Четыре тесно связаны между собой: тема Германа (нисходящая, мрачная), тема трех карт (предвосхищающая Шестую симфонию), тема любви Лизы («тристановская», по определению Гофмана) и тема судьбы. Особняком стоит тема графини, основанная на повторении трех нот равной длительности.
Партитура отличается рядом особенностей. Колорит первого акта близок «Кармен» (особенно марш мальчиков), здесь же выделяется задушевное ариозо Германа, вспоминающего Лизу. Затем действие внезапно переносится в гостиную конца XVIII - начала XIX века, в которой звучит патетический дуэт, колеблющийся между мажором и минором, с обязательными флейтами в сопровождении. В появлении Германа перед Лизой чувствуется власть судьбы (ив его мелодии что-то напоминает «Силу судьбы» Верди); графиня вносит могильный холод, и зловещая мысль о трех картах отравляет сознание молодого человека. В сцене его встречи со старухой бурные, отчаянные речитатив и ария Германа, сопровождаемые злобными, повторяющимися звуками деревянных, знаменуют крах несчастного, который теряет рассудок в следующей сцене с призраком, воистину экспрессионистской, с отголосками «Бориса Годунова» (но с более богатым оркестром). Затем следует смерть Лизы: очень нежная сочувствующая мелодия звучит на ужасном погребальном фоне. Смерть Германа менее величава, но не без трагического достоинства. Это двойное самоубийство еще раз свидетельствует о декадентском романтизме композитора, заставившем трепетать столько сердец и до сих пор составляющем самую популярную сторону его музыки. Однако за этой страстной и трагической картиной скрывается формальная конструкция, унаследованная еще от неоклассицизма. Чайковский хорошо написал об этом в 1890 году: «Моцарт, Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Шуман сочиняли свои бессмертные творения совершенно так, как сапожник шьет сапоги». Таким образом, на первом месте стоит мастерство ремесленника и лишь затем - вдохновение. Что касается «Пиковой дамы», она сразу же была принята публикой как огромная удача композитора.
Г. Маркези (в переводе Е. Гречаной)
История создания
Сюжет пушкинской «Пиковой дамы» не сразу заинтересовал Чайковского. Однако со временем эта новелла все более овладевала его воображением. Особенно взволновала Чайковского сцена роковой встречи Германа с графиней. Ее глубокий драматизм захватил композитора, вызвав горячее желание написать оперу. Сочинение было начато во Флоренции 19 февраля 1890 года. Опера создавалась, по словам композитора, «с самозабвением и наслаждением» и была закончена в предельно короткий срок - сорок четыре дня. Премьера состоялась в Петербурге в Мариинском театре 7 (19) декабря 1890 года и имела огромный успех.
Вскоре после опубликования своей новеллы (1833) Пушкин записал в дневнике: «Моя «Пиковая дама» в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку, туза». Популярность повести объяснялась не только занимательностью фабулы, но и реалистическим воспроизведением типов и нравов петербургского общества начала XIX столетия. В либретто оперы, написанном братом композитора М. И. Чайковским (1850-1916), содержание пушкинской повести во многом переосмыслено. Лиза из бедной воспитанницы превратилась в богатую внучку графини. Пушкинский Герман - холодный, расчетливый эгоист, охваченный одной лишь жаждой обогащения, предстает в музыке Чайковского как человек с огненным воображением и сильными страстями. Различие общественного положения героев внесло в оперу тему социального неравенства. С высоким трагедийным пафосом в ней отражены судьбы людей в обществе, подчиненном беспощадной власти денег. Герман - жертва этого общества; стремление к богатству незаметно становится у него навязчивой идеей, заслоняющей любовь к Лизе и приводящей его к гибели.
Музыка
Опера «Пиковая дама» - одно из величайших произведений мирового реалистического искусства. Эта музыкальная трагедия потрясает психологической правдивостью воспроизведения мыслей и чувств героев, их надежд, страданий и гибели, яркостью картин эпохи, напряженностью музыкально-драматического развития. Характерные черты стиля Чайковского получили здесь свое наиболее полное и совершенное выражение.
В основе оркестрового вступления три контрастных музыкальных образа: повествовательный, связанный с балладой Томского, зловещий, рисующий образ старой Графини, и страстно-лирический, характеризующий любовь Германа к Лизе.
Первый акт открывается светлой бытовой сценой. Хоры нянюшек, гувернанток, задорный марш мальчиков выпукло оттеняют драматизм последующих событий. В ариозо Германа «Я имени ее не знаю», то элегически-нежном, то порывисто-взволнованном, запечатлены чистота и сила его чувства. Дуэт Германа и Елецкого сталкивает резко контрастные состояния героев: страстные жалобы Германа «Несчастный день, тебя я проклинаю» переплетается со спокойной, размеренной речью князя «Счастливый день, тебя благословляю». Центральный эпизод картины - квинтет «Мне страшно!» - передает мрачные предчувствия участников. В балладе Томского зловеще звучит припев о трех таинственных картах. Бурной сценой грозы, на фоне которой звучит клятва Германа, завершается первая картина.
Вторая картина распадается на две половины - бытовую и любовно-лирическую. Идиллический дуэт Полины и Лизы «Уж вечер» овеян светлой грустью. Мрачно и обреченно звучит романс Полины «Подруги милые». Контрастом ему служит живая плясовая песня «Ну-ка, светик-Машенька». Вторую половину картины открывает ариозо Лизы «Откуда эти слезы» - проникновенный монолог, полный глубокого чувства. Тоска Лизы сменяется восторженным признанием «О, слушай, ночь». Нежно печальное и страстное ариозо Германа «Прости, небесное созданье» прерывается появлением Графини: музыка приобретает трагический оттенок; возникают острые, нервные ритмы, зловещие оркестровые краски. Вторая картина завершается утверждением светлой темы любви. В третьей картине (второй акт) фоном развивающейся драмы становятся сцены столичного быта. Начальный хор в духе приветственных кантат екатерининской эпохи - своеобразная заставка картины. Ария князя Елецкого «Я вас люблю» обрисовывает его благородство и сдержанность. Пастораль «Искренность пастушки» - стилизация музыки XVIII века; изящные, грациозные песни и танцы обрамляют идиллический любовный дуэт Прилепы и Миловзора. В финале в момент встречи Лизы и Германа в оркестре звучит искаженная мелодия любви: в сознании Германа наступил перелом, отныне им руководит не любовь, а неотвязная мысль о трех картах. Четвертая картина, центральная в опере, насыщена тревогой и драматизмом. Она начинается оркестровым вступлением, в котором угадываются интонации любовных признаний Германа. Хор приживалок («Благодетельница наша») и песенка Графини (мелодия из оперы Гретри «Ричард Львиное Сердце») сменяются музыкой зловеще затаенного характера. Ей контрастирует проникнутое страстным чувством ариозо Германа «Если когда-нибудь знали вы чувство любви».
В начале пятой картины (третий акт) на фоне заупокойного пения и завывания бури возникает возбужденный монолог Германа «Все те же думы, все тот же страшный сон». Музыка, сопровождающая появление призрака Графини, завораживает мертвенной неподвижностью.
Оркестровое вступление шестой картины окрашено в мрачные тона обреченности. Широкая, свободно льющаяся мелодия арии Лизы «Ах, истомилась, устала я» близка русским протяжным песням; вторая часть арии «Так это правда, со злодеем» полна отчаяния и гнева. Лирический дуэт Германа и Лизы «О да, миновали страданья» - единственный светлый эпизод картины. Он сменяется замечательной по психологической глубине сценой бреда Германа о золоте. О крушении надежд говорит возвращение музыки вступления, звучащей грозно и неумолимо.
Седьмая картина начинается бытовыми эпизодами: застольной песней гостей, легкомысленной песней Томского «Если б милые девицы» (на слова Г. Р. Державина). С появлением Германа музыка становится нервно-возбужденной. Тревожно-настороженный септет «Здесь что-нибудь не так» передает волнение, охватившее игроков. Упоение победой и жестокая радость слышатся в арии Германа «Что наша жизнь? Игра!». В предсмертную минуту его мысли вновь обращены к Лизе, - в оркестре возникает трепетно-нежный образ любви.
М. Друскин
После более чем десятилетнего периода сложных, нередко противоречивых исканий, на пути которых были и яркие интересные находки и досадные просчеты, Чайковский приходит к величайшему из своих достижений в оперном творчестве, создавая «Пиковую даму», по силе и глубине выражения не уступающую таким его симфоническим шедеврам, как «Манфред», Пятая и Шестая симфонии. Ни над одной из своих опер, исключая «Евгения Онегина», он не работал с такой горячей увлеченностью, доходившей, по собственному признанию композитора, до «самозабвения». Чайковский был так глубоко захвачен всей атмосферой действия и образами действующих лиц «Пиковой дамы», что воспринимал их как реальных живых людей. Окончив эскизную запись оперы с лихорадочной быстротой (Вся работа была выполнена за 44 дня - с 19 января по 3 марта 1890 года. Оркестровка завершена в июне того же года.) , он писал своему брату Модесту Ильичу, автору либретто: «...когда дошел до смерти Германа и заключительного хора, мне до того стало жаль Германа, что я вдруг начал сильно плакать <...> Оказывается, что Герман не был для меня только предлогом писать ту или другую музыку, а все время живым человеком...». В другом письме к тому же адресату Чайковский признается: «Я испытываю в иных местах, например, в четвертой картине, которую аранжировал сегодня, такой страх, ужас и потрясение, что не может быть, чтобы и слушатель не испытывал хоть часть этого».
Написанная по одноименной повести Пушкина, «Пиковая дама» Чайковского во многом отступает от литературного источника: изменены некоторые сюжетные ходы, иное освещение получили характеры и поступки действующих лиц. У Пушкина Герман - человек одной страсти, прямолинейный, расчетливый и жесткий, готовый ради достижения своей цели поставить на карту и свою и чужие жизни. У Чайковского он внутренно надломлен, находится во власти противоречивых чувств и влечений, трагическая непримиримость которых приводит его к неизбежной гибели. Коренному переосмыслению был подвергнут образ Лизы: заурядная бесцветная пушкинская Лизавета Ивановна стала сильной и страстной натурой, беззаветно преданной своему чувству, продолжив галерею чистых поэтически возвышенных женских образов в операх Чайковского от «Опричника» до «Чародейки». По желанию директора императорских театров И. А. Всеволожского действие оперы было перенесено из 30-х годов XIX века во вторую половину XVIII столетия, что дало повод для включения в нее картины пышного бала во дворце екатерининского вельможи со стилизованной в духе «галантного века» интермедией, но не оказало влияния на общий колорит действия и характеры главных его участников. По богатству и сложности своего душевного мира, остроте и интенсивности переживания это современники композитора, во многом родственные героям психологических романов Толстого и Достоевского.
Композиционно-драматургический и интонационный анализ «Пиковой дамы» дан в ряде работ, посвященных творчеству Чайковского в целом или отдельным его видам. Поэтому мы остановимся только на некоторых важнейших, наиболее характерных ее особенностях. «Пиковая дама» - самая симфоничная из опер Чайковского: основу ее драматургической композиции составляет последовательное сквозное развитие и взаимосплетение трех постоянных тем, являющихся носителями главных движущих сил действия. Семантический аспект этих тем аналогичен соотношению трех основных тематических разделов Четвертой и Пятой симфоний. Первую из них, сухую и жесткую тему Графини, в основе которой лежит краткий мотив из трех звуков, легко поддающийся разнообразным изменениям, можно сопоставить по значению с темами рока в симфонических произведениях композитора. В ходе развития этот мотив подвергается ритмическому сжатию и расширению, изменяется его интервальный состав и ладовая окраска, но при всех этих трансформациях сохраняется составляющий главную его характеристику грозный «стучащий» ритм.
Пользуясь словами Чайковского, произнесенными в другой связи, можно сказать, что это «зерно», «безусловно главная мысль» всего произведения. Тема эта служит не столько индивидуальной характеристикой образа, сколько воплощением таинственного, неумолимо рокового начала, тяготеющего над судьбами центральных героев оперы - Германа и Лизы. Она вездесуща, вплетаясь и в оркестровую ткань, и в вокальные партии действующих лиц (например, ариозо Германа «Если когда-нибудь знали» из картины в спальне Графини). Порой она приобретает бредовый, фантастически искаженный облик как отражение засевшей в больном мозгу Германа неотвязной мысли о трех картах: в момент, когда ему является призрак мертвой Графини и называет их, от темы остается только три медленно нисходящих звука по целым тонам. Последовательность трех таких отрезков образует полный целотонный звукоряд, служивший в русской музыке начиная с Глинки средством изображения неживого, таинственного и ужасного. Особый колорит придает этой теме ее характерная тембровая окраска: как правило, она звучит в глуховатом низком регистре кларнета, бас-кларнета или фагота, и только в заключительной сцене, перед роковым проигрышем Германа, ее мрачно и грозно интонируют медные вместе со струнными басами как неотвратимый приговор судьбы.
С темой Графини тесно связана и другая важнейшая тема - трех карт. Сходство проявляется как в мотивной структуре, состоящей из трех звеньев по три звука в каждом, так и в непосредственной интонационной близости отдельных мелодических оборотов.
Еще до своего появления в балладе Томского тема трех карт в несколько измененном виде звучит в устах Германа («выходное» ариозо «Я имени ее не знаю»), с самого начала подчеркивая его обреченность.
В процессе дальнейшего развития тема принимает различную форму и звучит то трагически, то скорбно лирически, а отдельные ее обороты слышатся даже в речитативных репликах.
Третья, широко распевная лирическая тема любви с взволнованным секвенционным подъемом к мелодической вершине и плавно, волнообразно нисходящей второй половиной контрастна обеим предыдущим. Особенно широкое развитие получает она в завершающей вторую картину сцене Германа и Лизы, достигая восторженного, упоенно страстного звучания. В дальнейшем, по мере того как Германом все больше овладевает безумная мысль о трех картах, тема любви отступает на задний план, лишь изредка возникая в виде кратких обрывков и только в заключительной сцене смерти Германа, умирающего с именем Лизы на устах, вновь звучит ясно и незамутненно. Наступает момент катарсиса, очищения - страшные бредовые видения рассеиваются, и светлое чувство любви торжествует над всеми ужасами и кошмарами.
Высокая степень симфонической обобщенности совмещается в «Пиковой даме» с ярким и красочным сценическим действием, изобилующим резкими контрастами, сменами света и тени. Острейшие конфликтные ситуации чередуются с отвлекающими фоновыми эпизодами бытового характера, причем развитие идет в направлении все большей психологической концентрации и сгущения мрачных, зловещих тонов. Жанровые элементы сосредоточены преимущественно в трех первых картинах оперы. Своего рода заставкой к основному действию служит сцена гуляния в Летнем саду, детских игр и беспечной болтовни нянек, кормилиц и гувернанток, на фоне которых выделяется мрачная фигура Германа, всецело поглощенного думами о своей безнадежной любви. Идиллическая сценка развлечений светских барышень в начале второй картины помогает оттенить печальную задумчивость и скрытую душевную тревогу Лизы, которую не покидает мысль о таинственном незнакомце, а романс Полины, своим сумрачным колоритом контрастирующий пасторальному дуэту двух подруг, воспринимается как прямое предчувствие ожидающего героиню трагического конца (Как известно, по первоначальному замыслу этот романс должна была петь сама Лиза, и композитор передал его затем Полине из чисто практических театральных соображений, чтобы предоставить исполнительнице этой партии самостоятельный сольный номер.) .
Особенной декоративной пышностью отличается третья по счету картина бала, ряд эпизодов которой сознательно стилизован композитором в духе музыки XVIII века. Известно, что при сочинении интермедии «Искренность пастушки» и заключительного приветственного хора Чайковский прибегал к непосредственным заимствованиям из произведений композиторов того времени. В эту блестящую картину парадного торжества вносят контраст две короткие сцены Германа, преследуемого Суриным и Чекалинским, и его встречи с Лизой, где тревожно и смятенно звучат фрагменты тем трех карт и любви. Продвигая действие вперед, они непосредственно подготавливают центральную по своему драматическому значению картину в спальне Графини.
В этой замечательной в смысле драматической цельности и неуклонно возрастающей силы эмоционального напряжения сцене все линии действия завязываются в один тугой узел и главный герой лицом к лицу сталкивается со своей судьбой, олицетворенной в образе старой Графини. Чутко откликаясь на малейшие сдвиги всего происходящего на сцене, музыка развивается в то же время единым непрерывным потоком в тесном взаимодействии вокального и оркестрово-симфонического элементов. Если не считать песенки из оперы Гретри «Ричард Львиное Сердце», вложенной композитором в уста засыпающей Графини (Много раз обращалось внимание на допущенный Чайковским в данном случае анахронизм: опера «Ричард Львиное Сердце» была написана в 1784 году, то есть приблизительно тогда же, когда происходит действие «Пиковой дамы» и потому не могла быть связана с воспоминаниями о молодости Графини. Но на общем фоне музыки оперы она воспринимается как что-то далекое, забытое и в этом смысле отвечает поставленной художественной задаче, что же касается исторической достоверности, то она, по-видимому, не очень заботила композитора.) , то в этой картине нет сколько-нибудь законченных сольных вокальных эпизодов. Гибко используя различные виды музыкальной декламации от однообразной речитации на одном звуке или кратких возбужденных выкриков до более напевных построений, приближающихся к ариозному пению, композитор очень тонко и выразительно передает душевные движения действующих лиц.
Драматически кульминационным моментом четвертой картины является трагически завершающийся «поединок» Германа и Графини (В этой сцене подлинный пушкинский текст был сохранен либреттистом почти без изменений, что с особым удовлетворением отмечал Чайковский. Л. В. Карагичева, высказывая ряд интересных наблюдений над соотношением слова и музыки в монологе Германа, констатирует, что «Чайковский перевел на язык музыки не только содержательный смысл, но и многие из структурно-выразительных средств пушкинского текста». Этот эпизод может служить одним из замечательнейших примеров чуткого претворения речевой интонации в вокальной мелодике Чайковского.) . Эту сцену нельзя назвать в настоящем смысле диалогом, поскольку один из ее участников не произносит ни одного слова - на все мольбы и угрозы Германа Графиня остается безмолвной, но за нее говорит оркестр. Гнев и возмущение старой аристократки сменяются оцепенением ужаса, а «булькающие» пассажи кларнета и фагота (к которым присоединяется затем флейта) с почти натуралистической образностью передают предсмертные содрогания бездыханного тела.
Лихорадочная возбужденность эмоциональной атмосферы сочетается в этой картине с большой внутренней законченностью формы, достигаемой как последовательной симфонической разработкой основных тем оперы, так и элементами тематической и тональной репризности. Развернутым предыктом служит большое пятидесяти-тактовое построение в начале картины с беспокойно взлетающими, а затем скорбно никнущими фразами засурдиненных скрипок на фоне глухо вибрирующего доминантового органного пункта у альтов. Длительно накапливаемая гармоническая неустойчивость передает испытываемые Германом чувства тревоги и невольного страха перед тем, что его ожидает. Доминантовая гармония не получает разрешения в пределах данного раздела, сменяясь рядом модулирующих ходов (си минор, ля минор, до-диез минор). Только в завершающем четвертую картину бурном стремительном Vivace появляется устойчиво звучащее тоническое трезвучие ее основной тональности фа-диез минор и снова слышится та же тревожная мелодическая фраза в соединении с темой трех карт, выражая отчаяние Германа и ужас Лизы перед случившимся.
Такой же симфонической цельностью и напряженностью развития отличается и следующая картина, проникнутая мрачной атмосферой безумного бреда и страшных, леденящих душу видений: ночь, казарма, Герман один на дежурстве. Ведущая роль принадлежит оркестру, партия Германа ограничивается отдельными репликами речитативного характера. Доносящееся издалека заупокойное пение церковного хора, звуки сигнальной воинской фанфары, «свистящие» пассажи высоких деревянных и струнных, передающие завывания ветра за окном, - все это сливается в одну зловещую картину, навевающую тревожные предчувствия. Ужас, охватывающий Германа, достигает апогея при появлении призрака мертвой Графини, сопровождаемого ее лейтмотивом, сначала глухо, затаенно, а затем все с большей силой звучащим в соединении с темой трех карт. В заключительном разделе этой картины взрыв панического ужаса сменяется внезапным оцепенением, и обезумевший Герман автоматически, точно загипнотизированный, повторяет на одном звуке слова Графини «Тройка, семерка, туз!», в то время как в оркестре так же ровно и бесстрастно звучит трансформированная тема трех карт с элементами увеличенного лада.
Вслед за этим действие быстро и неуклонно движется к катастрофической развязке. Некоторую задержку вызывает сцена у Зимней канавки, содержащая уязвимые моменты не только с драматургической, но и с музыкальной точки зрения (Не без оснований отмечалось разными авторами, что ария Лизы в этой картине не вполне соответствует стилистически общему мелодико-интонационному строю ее партии.) . Но она была нужна композитору для того, «чтобы зритель знал, что сталось с Лизой», судьба которой осталась бы без этого неясной. Поэтому он так упорно отстаивал эту картину вопреки возражениям Модеста Ильича и Лароша.
После трех сумрачных по колориту «ночных» картин последняя, седьмая происходит при ярком освещении, источником которого является, однако, не дневное солнце, а беспокойное мерцание свечей игорного дома. Хор игроков «Будем петь и веселиться», перебиваемый краткими отрывистыми репликами участников игры, затем бесшабашная «игрецкая» песня «Так в ненастные дни собирались они» нагнетают атмосферу угарного азарта, в которой протекает последняя отчаянная игра Германа, оканчивающаяся проигрышем и самоубийством. Возникающая в оркестре тема Графини достигает здесь мощного грозного звучания: только со смертью Германа страшное наваждение исчезает и опера оканчивается тихо и нежно звучащей в оркестре темой любви.
Великое творение Чайковского стало новым словом не только в творчестве самого композитора, но и в развитии всей русской оперы прошлого столетия. Никому из русских композиторов, кроме Мусоргского, не удавалось достигнуть такой неотразимой силы драматического воздействия и глубины проникновения в самые потаенные уголки человеческой души, раскрыть сложный мир подсознательного, безотчетно движущего нашими действиями и поступками. Не случайно эта опера вызвала такой обостренный интерес у ряда представителей новых молодых художественных течений, возникающих на рубеже XIX и XX веков. Двадцатилетним Александром Бенуа после премьеры «Пиковой дамы» овладел, как он вспоминал позже, «какой-то угар восторга». «Несомненно, - писал он, - что сам автор знал, что ему удалось создать нечто прекрасное и единственное, нечто, в чем выразилась вся его душа, все его мировоззрение <...> Он был вправе ожидать, что русские люди скажут ему за это спасибо <...> Что же касается меня, то в мой восторг от „Пиковой дамы“ входило именно такое чувство благодарности . Через эти звуки мне действительно как-то приоткрылось многое из того таинственного, что я видел вокруг себя». Известно, что «Пиковой дамой» интересовались А. А. Блок, М. А. Кузмин и другие поэты начала XX века. Воздействие этой оперы Чайковского на развитие русского искусства было сильным и глубоким, в ряде литературных и живописных (в меньшей степени музыкальных) произведений непосредственно отразились впечатления от знакомства с нею. И до сих пор «Пиковая дама» остается одной из непревзойденных вершин классического оперного наследия.
Ю. Келдыш
Дискография: CD - Dante. Дир. Самосуд, Герман (Ханаев), Лиза (Держинская), Графиня (Петрова), Томский (Батурин), Елецкий (Селиванов), Полина (Обухова) - Philips. Дир. Гергиев, Герман (Григорян), Лиза (Гулегина), Графиня (Архипова), Томский (Путилин), Елецкий (Чернов), Полина (Бородина) - RCA Victor. Дир. Озава, Герман (Атлантов), Лиза (Френи), Графиня (Форрестер), Томский (Лейферкус), Елецкий (Хворостовский), Полина (Кэтрин Чесински).